Царица Воздуха и Тьмы
Шрифт:
— Слава да почиет на Господе! Значит, каждый день, попрошайка?
— Да, и матушка ходит с нами гулять.
— Ну, вот и ладно. Восхвалим молодость, она и придет!
Тут святой приметил конвой и взвыл, как ирокез:
— Мятежники!
— Успокойтесь, — говорили они ему. — Успокойтесь, Святой Отец. Эти мечи совсем не для драки.
— Это что же так? — спросил он разгневанно и кинулся целовать Короля Пеллинора и дышать на него.
Король сказал:
— Я говорю, вы действительно собрались жениться? Я тоже. Волнуетесь?
Вместо ответа святой человек обнял Короля обеими руками за шею и поволок его в самодельный кабак Матушки Морлан — чем Пеллинора не очень обрадовал, ибо ему не терпелось поскорее вернуться к Свинке, — впрочем, необходимость прощальной
12
Бедегрейнская битва состоялась близ Сурхота, что в Шервудском лесу, в Троицыно воскресение. То была решающая битва, ибо в некоторых отношениях она представляла собой — с поправкой на двенадцатый век — эквивалент того, что стало впоследствии называться «тотальной войной».
Одиннадцать Королей изготовились биться со своим сувереном по-норманнски — на отдающий лисьей охотой манер Генриха II и его сыновей; цели у них были спортивные и приобретательские, и они вовсе не собирались причинять кому-либо особые телесные повреждения. Разумеется, они — сиречь короли и их танкообразные рыцари из благородного сословия — готовы были к определенному риску: спорт есть спорт. То есть к риску того рода, о котором говорит нам Джоррокс. Король Лот вполне справедливо мог бы сказать, что возглавляемый им мятеж против Артура являл собою точную копию охоты на лис, но без присущего ей чувства вины и всего лишь при двадцати пяти процентах сопряженного с нею риска.
Впрочем, и Одиннадцати Королям нужно было чем-то оттенить свои доблести. Даже если рыцари не испытывали особого желания убивать друг друга в больших количествах, не имелось причин, по которым им следовало воздержаться от истребления сервов. По их представлениям, охота была б не охота, если бы по ее завершении нечего оказалось счесть в ягдташе.
Стало быть, война, в которой намеревались сражаться мятежные лорды, представляла собой своего рода двойную битву, или войну в войне. Во внешнем ее круге находилось шестьдесят тысяч вооруженных кто как крестьян-пехотинцев, марширующих вослед за Одиннадцатью, — в этом плохо вооруженном сброде трагедия гаэлов возбуждала пылкую ненависть к двадцати тысячам сассенахов Артуровой армии. Между двумя армиями существовала серьезная расовая вражда. Но вражда эта направлялась сверху — благородными лордами, отнюдь не жаждавшими крови друг друга. Армии изображали собой, так сказать, своры гончих, соревнующихся одна с другой под руководством Владельцев Псовой Охоты, воспринимающих всю забаву как возбуждающую игру. Если бы гончие, скажем, вдруг взбунтовались, Лот и его союзники с готовностью поскакали бы плечом к плечу с рыцарями Артура на подавление того, что они сочли бы истинным мятежом.
В определенном смысле благородные лорды внутреннего круга, к какой бы из сторон они ни принадлежали, традиционно относились друг к другу с большим дружелюбием, чем к собственным солдатам. Сколь можно большое число убитых представлялось им необходимым и с охотничьей точки зрения, и для пущей живописности происходящего. По их понятиям, добрая война — это такая, в которой «руки, плечи и головы летают над полем боя, и звон ударов отдается по водам и весям». При этом руки и головы должны принадлежать вилланам, ударами же, что звенят, не отсекая особого количества членов, надлежит обмениваться железным лордам. Так, во всяком случае, представляла себе сражение команда, состоявшая под началом у Лота. А после того как достаточное количество мужланов лишится голов и английским военачальникам в достаточной мере намнут бока, Артур признает невозможность дальнейшего сопротивления. Он капитулирует. Затем можно будет обговорить финансовые условия мира — что принесет, в виде выкупов, отменную прибыль — и все останется более или менее по-старому, разве что уничтожится фикция, именуемая «феодальный властитель», так она все равно была фикцией.
Естественно, такого рода войну полагалось проводить в согласии с этикетом, точно так же, как охоту на лис. Начинаться ей следовало в заранее назначенном месте да еще при наличии хорошей погоды, а протекать — в соответствии с признанным прецедентом.
Однако в голове у Артура обосновалась иная идея. В конечном итоге он не усматривал никаких спортивных достоинств в том, что восемьдесят тысяч простых людей будут биться друг с другом, в то время как мизерная часть от этого числа, упрятавшись в панцири, схожие с танковой броней, примется маневрировать в ожидании выкупов. Ему представлялось, что руки и головы обладают определенной ценностью — и не меньшей, чем та, какую числили за ними их обладатели, пусть даже обладатели эти были сервами. Мерлин научил его не доверяться логике, в соответствии с коей деревни надлежит разграбить на предмет приобретения фуража, землепашцев пустить по миру, а солдат перебить, и в итоге ему же и придется оплачивать причиненный ущерб, как мифическому Ричарду Львиное Сердце.
Король Англии приказал, дабы в его битвах никаких выкупов не было. Его рыцарям надлежало сражаться не с плохо вооруженной пехотой, но с рыцарями Гаэльской Конфедерации. Пехотинцы пусть бьются друг с другом — и более того, поскольку им предстоит выяснить, кто настоящий агрессор, пусть их бьются в полную меру своих способностей. Что же до лордов, им надлежит нападать на лордов из стана мятежников так, словно перед ними пехота и ничто иное. Им не должно ни принимать каких-либо предварительных соглашений, ни соблюдать балетных правил. Войну с теми, кто ее развязал, надлежит доводить до конца, — пока они сами не ощутят потребности воздерживаться от военных действий, столкнувшись с тем, что в действительности представляет собой война.
В дальнейшем, — теперь он знал это точно — ему предстоит всю свою жизнь смирять самых разных носителей извращенного чувства чести, угрожая им Силой.
Так что мы вполне можем поверить, что воины Короля стремились в ночь перед битвой получить отпущение грехов. Кое-какие из идей юного Короля нашли дорогу к умам его солдат и командиров. Кое-какие из идеалов Круглого Стола, которому еще предстояло рождаться в муках, кое-что касательно ненавистных и опасных деяний, совершение коих необходимо во имя добра, — ибо они сознавали, что битва будет кровавой, смертельной и лишенной надежд на вознаграждение. Им не предстояло выиграть ничего, кроме лишенного продажной цены сознания долга, выполненного, несмотря на страх, — то есть чего-то такого, что люди безнравственные часто замарывают, именуя, с несколько чрезмерными чувствами, славой. Эта идея укоренилась в сердцах молодых мужчин, стоявших на коленях перед раздающими милость Божию епископами и знающих, что соотношение сил составляет три к одному и что теплые их тела к закату, может быть, уже охладеют.
Артур начал с жестокого поступка и продолжал совершать таковые. Первый состоял в том, что он не стал дожидаться положенного часа. Ему следовало начать торжественный вывод войска на битву с Лотом сразу же после завтрака, а затем, к полудню, когда ряды бойцов будут должным образом выстроены, подать сигнал к началу сражения. Подавши сигнал, он должен был бросить своих рыцарей на пехотинцев Лота, в то время как рыцари Лота напали бы на его пехотинцев, — в итоге получилась бы отличнейшая резня
Вместо этого он атаковал ночью. В темноте, издавая боевой клич — достойный сожаления, неджентльменский тактический ход, — он обрушился на лагерь мятежников, и кровь билась в венах на его шее, и Экскалибур плясал в его руке. Он понимал, что силы противника втрое превосходят его силы. Даже у одного короля из одиннадцати — у Короля-с-Сотней-Рыцарей — число подчиненных составляло две трети от числа, до которого когда-либо удавалось дорасти рыцарству Круглого Стола. И кроме того, не Артур затеял эту войну. Он сражался в своей стране, в сотнях миль от своих границ, против агрессора, коего он никак не спровоцировал.