Carpe Jugulum. Хватай за горло!
Шрифт:
А сейчас Варго хотел только одного – спать. Поэтому, когда вампиры бросились в замок, он незаметно ускользнул в сторонку и направился в свой подвал, где его ждал любимый удобный гроб. Конечно, он был голоден, потому что в Воронау его угостили лишь ударом ноги в грудь, но у Варго было достаточно развито чувство самосохранения – он решил предоставить охоту другим, а сам собирался появиться в разгар пира.
Гроб стоял в центре темного подвала, крышка была небрежно брошена рядом. Он никогда не заправлял постель, даже когда был
Варго забрался в гроб, несколько раз повернулся, поудобнее устраиваясь на подушке, потом закрыл и запер крышку.
Два следующих события происходили практически одновременно. Одно происходило сравнительно медленно и заключалось в том, что Варго начал осознавать, что в его гробу никогда не было подушки.
Вторым событием был Грибо. Он вдруг пришел к выводу, что взбешен, как адский кот, и больше не намерен терпеть такое обращение. Сначала его трясли на какой-то штуковине с колесами, потом на него села нянюшка, и это его особенно разозлило, ведь своим дремучим звериным инстинктом он понимал, что, поцарапав нянюшку, совершит величайшую глупость в жизни, поскольку никто больше не испытывал желания его кормить.
Затем эта встреча с собакой, которая попыталась его облизать. Он поцарапал и покусал ее, но это не возымело должного эффекта. Собака начала вести себя еще более дружелюбно.
Наконец он нашел удобное место для отдыха и свернулся в клубок, а теперь кто-то пытается использовать его как подушку…
Шума почти не было. Гроб несколько раз качнулся, потом пару раз перекувырнулся.
Грибо спрятал когти и снова заснул.
– …Гори, гори пламенем ясным… Шлеп, чавк, шлеп.
– …И я в своей… Хвала Ому… Чавк, шлеп.
Овес спел почти все гимны, которые знал, – даже очень старые, которые давно не пел, но тем не менее помнил, потому что слова в них были хорошими. Он пел их громко и вызывающе, дабы разогнать сомнения и ночную тьму. Также пение помогало ему не обращать внимания на тяжесть матушки Ветровоск. За последнюю милю матушка страшно потяжелела, в особенности после того, как он пару раз, поскользнувшись, упал. Всякий раз матушка падала сверху.
Один башмак Овса остался в трясине. Его шляпа плавала в какой-то луже. Колючки разорвали его плащ в клочья…
Он снова поскользнулся и опять упал. Матушка свалилась с его плеча на поросшую осокой кочку.
Видел бы его сейчас брат Мельхио…
Ухтыястреб пролетел мимо и сел на ветку сухого дерева всего в нескольких ярдах. Овес ненавидел эту тварь. Она походила на какого-нибудь демона. Летала абсолютно уверенно, хотя ничегошеньки не могла видеть из-за колпачка. А стоило ему только подумать о ней, как птица тут же поворачивала голову и таращилась на него невидящими глазами. Овес снял второй, по сути дела уже ненужный, башмак (когда-то он так блестел, а сейчас его кожа поскарябалась и покрылась трещинами) и неумело метнул его в птицу.
– Убирайся, нечестивая тварь!
Птица даже крылом не взмахнула. Башмак пролетел мимо.
Потом Овес попытался подняться на ноги, но вдруг ощутил запах горелой кожи.
Две струйки дыма струились с обеих сторон из под колпачка.
Рука Овса машинально потянулась к шее, чтобы привычным движением сжать черепаховый медальон, но его там не было. А ведь за этот медальон он заплатил в Цитадели целых пять оболов! Но теперь уже поздно было жалеть о том, что он пожадничал и повесил медальон на цепочку, которая стоила всего одну десятую обола. Наверное, медальон сейчас мокнет в какой-нибудь грязной луже или утонул в вонючей трясине…
Кожа колпачка быстро сгорела, и вырвавшийся наружу свет был настолько ярким, что Овес едва мог рассмотреть силуэт птицы. Этот свет превратил мрачный пейзаж в линии и тени, окаймил золотом каждую травяную кочку, каждое дерево – и погас настолько неожиданно, что в глазах Овса еще долго плавали фиолетовые круги.
Когда его дыхание и самообладание наконец восстановились, птица уже летела над пустошью.
Овес вскинул бесчувственное тело матушки Ветровоск на плечо и побежал за птицей.
Тропинка вела дальше и дальше вниз по склону. Грязь и листья папоротника скользили под ногами. Ручьи текли вниз из каждой ямки, по каждой канавке. Иногда ему казалось, что он не идет, а только лишь контролирует скольжение вниз, отталкиваясь от камней, плюхаясь в лужи, зарываясь в кучи листьев.
И тут он увидел освещенный вспышками молнии замок. С трудом сохраняя вертикальное положение на каменистом склоне, Овес продрался сквозь колючий кустарник и упал на дорогу, в который раз ощутив всей спиной тяжесть матушки Ветровоск.
Матушка шевельнулась.
– …Немного отдохнуть от благоразумия… Убить их всех… Я этого не потреплю… – пробормотала она.
Ветер сдул с ветки капли дождя на ее лицо, и она открыла глаза. В первое мгновение Овсу показалось, что у нее красные зрачки, но тут же он почувствовал на себе взгляд ее ледяных синих глаз.
– Значит, уже прибыли? – спросила матушка.
– Да.
– А что случилось с твоей священной шляпой?
– Потерял, – резко ответил Овес.
Матушка осмотрела его повнимательнее.
– И твой волшебный амулет пропал, – заметила она. – С черепахой и маленьким человечком на ее спине.
– Это не волшебный амулет, госпожа Ветровоск! Понятно? Волшебный амулет – это символ примитивного и механистического идолопоклонства, в то время как Черепаха Ома – это… это… совсем другое. Понимаешь?
– Теперь – да. Спасибо, что объяснил, – сказала матушка. – Помоги мне встать, а?
Овес с трудом владел собой. Он тащил эту старую су… склочницу столько миль, продрог до костей, а она ведет себя так, словно сделала ему громадное одолжение.