Царская служба
Шрифт:
Еще очень сильно интересовало меня, что же случилось с Лахвостевым — мне с ним, вообще-то, еще работать и работать, а в таком состоянии моего начальника, глядишь, и за него кучу всего делать придется, чего, прямо скажу, не хотелось бы. Нет, я еще раз-другой подожду, пока он сам поведает, а если нет, уж на третий раз точно спрошу. Ну и домой надо написать, а то там уже извелись все, должно быть. Подергав шнурок звонка, я принялся ждать Лиду, которая и явилась пред мои очи уже через минуту с небольшим. Я попросил подать мне письменные принадлежности, оставшиеся после ухода Дикушкина — сам до столика, на котором они лежали, дотянуться не мог. Заодно мы с нею обговорили, как именно нужно переставить в палате мебель, чтобы мне было удобно работать с бумагами, поменьше теребя при этом мою добрую сиделку, и Лидия Ивановна тут же
— Как, Алексей Филиппович, ваше здоровье? Что доктора говорят? — поинтересовался майор, когда старшая сестра оставила нас одних.
— Доктора озабоченно отмалчиваются, — правдиво ответил я. — Так что здоровье, надо полагать, не очень.
— У меня вот тоже не очень, — признал Лахвостев то, что и так было заметно. — Выздоравливайте скорее, вы мне очень нужны.
— А с вами-то что? — я решил, что вот сейчас, когда начальник сам заговорил об этом, мой вопрос будет вполне уместен.
— В имение Бразовских съездил, — мрачно хмыкнул он.
— И что там? — осторожно спросил я.
— Там? — Лахвостев отстраненно огляделся. — Там такое…
И тут майора прорвало. Говорил он неторопливо, сдерживая чувства, заостряя внимание исключительно на фактах. Профессиональная привычка, видимо. Но выговориться ему явно было необходимо. Что ж, я был не против. Там более, история, рассказанная майором Лахвостевым, оказалась прямо-таки захватывающей.
…Иосиф Павлович Бразовский, глава небогатой дворянской семьи, имел, как ему представлялось, все основания жаловаться на судьбу. При том, что сам он являлся одаренным четвертого разряда, оба его сына, и от законной супруги, и от крестьянки, одаренностью не отличались вообще никакой. Дочь, правда, к своим девятнадцати годам уже имела третий разряд, но дочь — это дочь. Уже два года, как она вышла замуж, отчий дом покинула и, как выяснил Лахвостев, считала это своей жизненной удачей. А как жить семье? Вот и решил Бразовский-старший, что раз уж не срослось у сыновей с одаренностью, то заменить ее можно и нужно деньгами. А что, возможностей деньги открывают множество, удовольствия обеспечивают практически любые, да и вообще, кто говорит, что не в деньгах счастье, тот просто не пробовал. Пока сыновья подрастали, Иосиф Павлович пытался извлекать побольше доходов из поместья, но эти усилия особого успеха не приносили, вот и отправил он обоих на государеву службу. Только вот служить, по замыслу старшего Бразовского, они должны были не царю, а своему кошельку.
Воспользовавшись паузой, сделанной Лахвостевым, чтобы глотнуть чаю, я вставил свое ценное мнение:
— А ведь если с источниками обогащения Бразовского в армии нам очень многое известно, то как и на чем имел поживу Буткевич в губной страже, мы не знаем ничего…
— Не думаю, чтобы там была такая уж большая пожива, — отмахнулся Семен Андреевич. — Иначе Буткевич не перешел бы в армию.
Похоже, начальник мой был прав. Во всяком случае, это тоже нужно будет выяснять. Тем временем Лахвостев продолжил рассказывать, и я, упустив какую-то неясную мысль, мельком проскочившую в моем сознании, переключился на внимание к излагаемому.
…Известиям о гибели сыновей (Лахвостев рассказал что бывший капитан Бразовский был убит в Парголовской битве) Бразовский-старший ожидаемо не обрадовался, а прибытие Лахвостева, коего он посчитал виновником своего горя, Бразовского, если сказать предельно мягко, разозлило. И не придумал Иосиф Бразовский ничего умнее, как напасть на майора Лахвостева с целью его убийства.
— Знаете, Алексей Филиппович, — Лахвостев первый раз за это время улыбнулся по-настоящему, — я поначалу полагал, что взял бы старший Бразовский хоть немного времени подумать, он бы, скорее всего, действовал исподтишка, но ему гнев глаза застил,
Лахвостев умолк, тяжело отдышался, глотнул уже заметно остывшего чаю и продолжил:
— То есть или сначала Бразовский-старший навел на меня эту гадость, а потом с кулаками кинулся, или пока мы с ним магической силой мерялись. Обманул меня, чего уж там… Доктора говорят, до полного выздоровления от полугода до двух лет пройдет. Видите, Алексей Филиппович, как оно сложилось — маньяка надо искать и ловить, а мы с вами оба полукалеки. Но деваться нам некуда… И уж простите, но как на ноги встанете, основная тяжесть на вас и ляжет. А сейчас, прошу извинить, пойду я. Время позднее, пора и мне, и вам отдыхать.
Нет, ну ничего себе! Начальник-то мой не просто так, а боевой магией врага поразил! Что ж, есть теперь у кого на сей счет проконсультироваться, уже неплохо. А с тем, что маньяка искать придется мне, я уже смирился. То ли предвидение подсказало, то ли умом понимал, что к тому идет, но морально к такому повороту я уже был готов.
Глава 20. Дела лечебные и не только
— Что, все правда так плохо? — недоверчиво спросил я.
— Очень плохо! — Лида тряхнула головушкой. — Да что говорить-то, вот вас самих, Алексей Филиппович, помните как перевязали?
Помнил я, честно говоря, только ощущения от двух перевязок моей раны — непосредственно на месте, где меня достал осколок шведской бомбы, и потом в полевом лазарете. Лучше бы, конечно, те ощущения забыть, но это, боюсь, получится у меня не сегодня и не завтра, если вообще когда-нибудь получится. Как те повязки выглядели, не помнил вообще напрочь. Вот примерно так ей и ответил.
— Оно и к лучшему, что не помните, — с чувством сказала Лида. — А я вот помню, вас сюда привезли когда, я как раз дежурная была. Ужас ведь! Корпии мало и та какая-то лежалая, бинт постиран из рук вон плохо, и того пожалели — два раза только и обмотали, а сверху какой-то тухлой ветошью! И это в полевом лазарете вас так перевязали, а уж какую вам на месте повязку наложили, мне и представить боязно! Я, может, потому вас и не признала, что такая ужасная повязка была!
Вспомнив, какие аккуратные и чистые повязки накладывала мне Лида, когда ухаживала за мной в первый раз, помогая доктору Штейнгафту, я подумал, что на таком фоне любая повязка, наложенная в полевых условиях, будет смотреться ужасно. Впрочем, если здесь все еще стирают бинты…
С чего у нас вообще зашел разговор о повязках с перевязками? На днях в госпиталь привезли раненых, не то чтобы так прямо уж много, но и не мало. Шведы попробовали-таки снова двинуть на Усть-Невский, им начали объяснять, что прохода и проезда нет, объяснений этих они не поняли или, скорее, не захотели понять. Большой битвы, однако, не получилось — до шведов, видимо, все-таки дошло, что их не пропустят, а генерал-полковник Романов посчитал, надо полагать, что потери в такой битве стали бы для армии излишними. Тем не менее раненых у нас в госпитале прибавилось, и Лида активно возмущалась тем, с какими небрежно наложенными и грязными повязками они поступили.
По ее словам, связано такое безобразие как с нехваткой самого перевязочного материала, бинтов и корпии то есть, так и с непониманием важности соблюдения чистоты (про стерильность я вообще молчу, здесь, похоже, и слова такого не слышали) при перевязках. Причем если в полевых лазаретах еще что-то соображали и повязки вроде той, с которой меня сюда привезли, делались только от нехватки бинтов, то солдатики запросто могли и заткнуть рану ветошью, и перевязать чем угодно, что только под руку подвернется.