Царская свара
Шрифт:
Собравшийся на площади служивый люд дружно разразился злым хохотом. Гнев, долго копившийся на творящиеся кругом безобразия власти, ее злоупотребления и несправедливость, вылился в громких криках, один страшнее другого по своей крамоле:
— Так Катьку топтать и ордена получать явно приятственно. Чем один шторм в море пережить!
— Не говоря о баталии…
— На такой бы приступ и я ходил, хоть каждую ночь! Исправно бы послужил нашей «матушке-раздвинь-ножки»!
— Да на штык их брать нужно, злодеев!
Алексей Петрович поднял руку, призывая к тишине, и молчание вскоре наступило, слышалось только злобное сопение. И закончил
— Вся заслуга Орловых, князя Барятинского, Пассека и прочих злодеев состоит в том, что именно они умертвили императора Петра Федоровича, выполняя прямой приказ и повеление его жены Екатерины Алексеевны! То абсолютно верно — младший брат Федор Орлов, захваченный в Шлиссельбурге, признал это тягчайшее преступление и покаялся. А старший Гришка, как вы знаете, хотел убить императора Иоанна Антоновича, да только сам картечью был сражен! Один цареубийца сражен по Божьей воле! Но другие еще живут припеваючи! Я вас спрашиваю — доколе?!!!
На площади воцарилась зловещая тишина, моряки и армейцы с побледневшими лицами и гневными взорами до хруста сжимали кулаки. То, о чем два года втихомолку рассуждали между собой, боясь доносов в Тайную экспедицию, сказано громко и прилюдно прибывшим от законного императора его генералом. А значит, то есть правда, которую скрыть никогда преступникам не удастся.
Ибо есть Божий Суд!
Теперь сам Алексей Петрович полностью осознал всю правоту Иоанна Антоновича — доколе все эти безобразия терпеть?!
— Я был в камере у государя, в которой дышать нечем от зловоний. Каменный мешок, без света, только лампадка горит перед иконой Пресветлой Владычицы нашей! Охапка соломы и ржавые кандалы, которые на него надевали, дабы заставить отречься от престола и уйти в монастырь. Он отказывался, зная что народ наш, флот и армия державы Российской, неправедно управляются, многие обиды безвинно терпя. Темно там, сыро — воздуха не хватает, дышать трудно. Но государь там восемь лет провел, страдая ежечасно от «милосердия» цариц наших. Обитель скорби там, молитвами за людей пропитанная в стенах каменных. Но не ожесточился сердцем, Государь, я сам несколько раз с ним беседу имел — суждения его здравые и зело полезные для державы, сердцем своим добр и милостив. Ибо познавший страдания с самого детства, когда его с престола свергли и в темницу жить определили, знает что такое страдания его подданных…
Собравшиеся молчали, некоторые вытирали слезы. И Алексей Петрович взял в руки футляр, протянутый адъютантом. Размотал шнурок, сломал печать, делая все прилюдно. Потом громко заговорил, чуть ли не надрывая горло, хотя это не требовалось — все моментально поняли, что там за бумага, и кем она написана.
— Это повеление его императорского величества и самодержца Иоанна Антоновича, третьего этого имени!
Алексей Петрович обвел глазами собравшихся — словно небольшая волна прошла по площади, и наступил мертвый штиль. Все вытянулись, внимая царскому указу.
«Сим повелеваю флоту шхерному нашу, в заливе Выборгском находящемуся, галерам и всем кораблям, с экипажами и командами, а также полкам пехотным и драгунским, присягу мне учинить не мешкая. Опосля немедленно на Кронштадт идти и под мою руку державную его полностью привести. Плыть на столицу Санкт-Петербург в силе тяжкой, Сенат и народ наш под свою защиту взять. Командование флотом и войсками возлагаю на генерал-адъютанта Нашего, генерал-поручика Алексея Петровича Силина, коего наделяю правами приказывать от имени моего, и выполнять те его команды следует с послушанием и прилежностью, всем верноподданным, яко мои собственные!
Зная о службе морской нелегкой, повелеваю жалование на треть поднять, а в армии нашей и гарнизонах на четверть от нынешнего. Выплаты оного произвести немедленно. Тех, кто присягу мне откажется давать — брать под караул, но кто злонамеренно отречется, и с оружием выступит в защитусамозванки Екатерины Алексеевны и подлых цареубийц, то пардона таковым не давать и бить их беспощадно!
Жду вашего сикурса в крепости Шлиссельбургской, которую осаждают изменники гвардейцы в силе тяжкой, и надеюсь на помощь вашу в наведении спокойствия и порядка в державе нашей. Первый корабль, что прорвется с боем к сей крепости — да станет гвардией морской! Со мною полки преданные — лейб-гвардии Измайловский и Конный, а также Смоленский, Псковский, Ладожский и Апшеронский, под командой фельдмаршала Миниха, генерал-майора Корфа и бригадира Римского-Корсакова находящиеся. Собственноручно писано в Шлиссельбурге шестого дня июля 1764 года от Рождества Христова. Иоанн»
Силин читал текст, но смотрел поверх бумаги на офицеров. При словах о жаловании все чрезвычайно оживились, Алексей Петрович мысленно ухмыльнулся — он многократно проклинал тяжеленые мешки серебра и золота, которые Иоанн Антонович приказал взять с собою. Их везли на скампавеи до озера Вуоксинского, но потом начались трудности — пришлось вести лошадей, груженных тяжелыми мешками, под уздцы.
Но не зря все эти перенесенные страдания, когда усталость и сон одолевали. Но дошли почти за тридцать часов, от Шлиссельбурга по Ладоге, через Кексгольм до Выборга. Слово, данное императором Иоанном Антоновичем, через час будет выполнено, все получат жалование!
Узнавши о возложенных на него правах, и о присвоенном чине генерал-поручика, Алексей Петрович возликовал всей душой — этого часа он так долго ждал. И теперь был готов выполнить приказ императора любой ценой, видя на лицах офицеров точно такую же решимость пойти в бой, сокрушить изменников и спасти царя даже ценой собственной жизни. И горе тому кто станет у них на дороге!
— Всем слушать мой приказ! Экипажи и роты подвести к присяге командирам незамедлительно! Жалование получить в казначействе и выдать в точности, как положено. Корабли к походу и бою подготовить, по галерам распределить десант по пехотной роте на каждую! Сроку подготовки три часа! Драгунским полкам под командованием генерал-майора Колчина выступить на Петербург через два часа по готовности! Выполнять!
Перед глазами Силина на площади начался круговорот, на первый взгляд хаотичный, но на самом деле строгий и определенный. Зеленые пехотные и синие драгунские мундиры быстрыми шагами стали выходить из крепости, черные, с белым и зеленым, устремились к синей глади залива, к лодкам у берега, что должны были развести по многочисленным галерам и кораблям, усыпавшим залив…
Глава 3
Шлиссельбург
Иоанн Антонович