Царские врата
Шрифт:
Когда я оторвалась от прицела, все лицо мое было залито слезами. И я вытерла лицо рукавом пальто, держа винтовку в руках, на весу.
Я расстреляла всех зверей в тире. Толстяк с восхищением смотрел на меня.
–Во девка! – восторженно громыхнул он. – А врет, что не умеет! Ты снайпер, что ли? Или у тебя глаз алмаз?
Я осторожно положила винтовку на стойку.
–По этому поводу надо коньячку, – толстяк вытащил из-под стойки початую бутылку. – Или ты не пьешь? Девочкам можно… по чуть-чуть, мама не заругается… конфеткой закусишь.
–Совсем немножко, – прошептала я.
Мы чокнулись
–Ну, кроме шуток, девка, колись! Как тебя зовут?
–Алена.
–Стрелять где-нибудь училась?
–Нет.
–Алена, ты талант. Талантам… – он подмигнул, – надо помогать, бездарности пробьются сами. На тебе, девка, можно сделать отличные бабки.
–Что? – спросила я. – Что сделать?
–Деньги большие. И ты будешь не в накладе, и люди подзаработают. Давай сделаем так, – он наклонился, пошарил в кармане куртки, висящей рядом с ним на замызганной стене. – Я тебе адресочек дам. Человека одного. Он будет учить тебя бесплатно. Сто пудов, бесплатно. Ты ни копейки не будешь ему платить. Но уговор один. Делай все, что он скажет. Все-все-все, поняла?! И молчи. Молчи как рыба. О том, что я тебя к нему направил. Зато потом… потом…
Он облизнул губы. Когда он, клыкастый, улыбался во весь рот, он становился похож на жирного медведя.
–Чему он будет меня учить?
Коньяк медово, жарко разливался по телу. Он был намного лучше водки. И вкуснее.
–Стрелять учить, дура. Только не в картонных зверей. В людей.
И он всунул мне в руку визитку. У него были липкие пальцы и потная ладонь.
Я отдернула руку, и визитка упала на пол.
–Я не хочу в людей! – крикнула я. – Вы шутите!
Он поднял с пола визитку и злобно затолкал мне ее в карман.
–Дура, – сказал он хрипло. – Аленка-дуренка. Потом еще спасибо скажешь.
Вытащила эту визитку из кармана, когда мне стало совсем уже невмоготу.
Картонные звери в тире все качались передо мной, задрав ноги, лапы, топорща когти. Убитые птицы разевали клювы. Я набрала телефонный номер негнущейся рукой, будто бы сто часов простояла на морозе.
–Але? – сказала я. – Руслан? Можно с вами встретиться?
На том конце провода помолчали.
–За-чем?
Голос говорившего был надменный и властный, как у царя. Я хотела бросить трубку. Но не бросила.
–Я хочу научиться хорошо стрелять.
–Тэбя ка мне направил Кутэпав?
Я молчала.
–Так. Па-нятно. Прихади. Адрэс на визитке.
–Когда?
–Кагда захочишь.
Я долго, долго слушала в трубке гудки. Целый час, наверное, слушала.
Темная комната. Золотой, далекий свет под потолком. Ей на звонок открыл дверь кто-то невидимый, она не разглядела в темноте прихожей кто. Открыл и испарился. Она идет медленно, медленно, нащупывая ногами половицы, ковры, мраморные плиты, снова грубые обшарпанные половицы. Роскошь и беднота, гламур и нищенский ковер со свалки, разве вы можете быть вместе, жить вместе? Можем. Наш мир на то и сработан, чтобы в нем уживалось несовместимое. Лед и пламень. Вода и камень. Смерть и…
Она шагнула ногой в круг света. Боялась поднять глаза. На ее плечи ложатся руки,
–Падними глаза. Нэ бойся.
Она поднимает глаза. Ничего не видит. Все мелькает, как в метели: щетина на подбородке – блеск бешеных белков – острый выблеск зубов-ножей – золото лысины – золото крохотной серьги в ухе – морщина, будто прорезанная острым лезвием в старом дереве – яблоко кадыка на шее, оно дрожит и ходит ходуном – хруст черной кожи, обтягивающей грудь и плечи – лоб летит, будто булыжник – прямо в тебя, прямо в тебя.
Мимо тебя. Сквозь тебя. Навылет.
И глаза в тебя летят – но не навылет: застревают в тебе, в твоем черепе, как две серебряные пули.
Она раскрывает губы. Задыхается. Выдыхает:
–Это вы Руслан? А почему у вас русское имя?
И он, блестя безумными синими белками глаз, подносит к уху с золотой серьгой волосатую смуглую руку:
–А это штобы тэбя лучше слышать, русская дэвочка. Ты ведь так тиха гаваришь.
Он смеется. Потом жестко режет:
–Руслан – эта нэ русскае имя. Эта мусульманскае имя. Па-няла?!
ФРЕСКА ВТОРАЯ. ГОЛУБЬ
(изображение белого голубя на Вратах)
Я тряслась в грузовике по размытой дождем дороге и пыталась представить себе время. Ну, натурально, что такое время. Почему мы в нем живем. Почему оно не идет вспять. Наверное, каждый об этом думал.
–Эй, ты! Волосы какие у тебя густые! Давай постригу? У меня нож острый есть!
–Ха-га-а-а-а-а!
–Эй!
–Тебя как завут, каралева? Язык ат-кусила, да?!
Лысый человек с серьгой в ухе встал во весь рост в громыхающем по каменистой ухабистой дороге кузове грузовика.
–Не «эй», а Алена, панятна?! – крикнул. – Панятна гаварю?!
Бойцы наклонили головы.
Кто-то что-то сказал на незнакомом языке.
–Алена Лесина! – как на перекличке, крикнула я.
Солдаты смотрели на винтовку, что я, как ребенка, прижимала к груди.
Смерть – такое же искусство, как другие искусства. Такой же товар, как другие товары.
Смерть зря замалчивают люди, скрывают ее от самих себя. Каждый умрет, и каждый в ответе за свою смерть. На войне смерть продают и покупают. В нее тут играют в открытую. Не лукавят. Тот, кто должен умереть, все равно умрет. Просто он умрет от твоей руки.