Царские забавы
Шрифт:
Монахи любили рыбалить в весеннее половодье, когда рыбы было столько, что она едва ли не выпрыгивала из воды. Для того чтобы украсить стол осетриной, не требовалось хитроумного крючка, а вполне хватало обычной треноги, а то и просто крепкой заостренной палки.
Белуги чувствовали себя в Москве-реке вольготно и не прятали темных спин даже в большие праздники, на равных с ладьями тревожили гладь, оставляя после себя расходящийся след.
Белуги любили заплывать и в Яузу, которая была не такой суетливой, как Москва-река, и где охотников, чтобы стукнуть веслом по всплывающей спине,
Выйдет иной раз на берег отшельник, посмотрит на воду, перекрестится на потревоженную гладь и вернется в свою келью, чтобы наказать себя лишним поклоном за чрезмерное любопытство.
И все-таки не любить такую дивную рыбу считалось большим грехом.
Ее и в постный день можно отведать, а прожаренная осетрина, да с маринованным горохом, еще и с зеленым лучком, кому угодно аппетит нагонит. А потому сам игумен монастыря Ильи-пророка владыка Клементий посылал монахов ставить сети.
Вот и народились в этой божьей общине искусные рыбаки!
Рыбалка воспринималась монахами монастыря точно таким же богоугодным делом, как стояние у алтаря с зажженной свечой. «Если апостолы были рыбаками, так почему же чернецам должно быть постыдно носить через плечо рыбную снасть? А еще и братии на кушанье большой прибавок», — справедливо рассуждали они.
Осетрина — это не утренние пожертвования, которых едва хватает, чтобы прикупить фунт воска. Рыба — верный достаток, с которого можно справить такую церковную утварь, какой, может быть, у самого государя не встретишь.
А потому если отец Клементий отстранял кого от рыбной ловли, то монахи почитали это за тяжкую епитимью.
Здесь же, у впадения Яузы в Москву-реку, стояли слободы коломенских ямщиков, которые, отдыхая от государевой службы, не прочь были побродить с бредешном по песчаному дну. Даже купцы, что селились неподалеку на Гостиной горе, частенько выходили с фонарями к воде для того, чтобы острогами побить бестолковых сазанов.
Но самыми большими охотниками до рыбы и белужьего мяса были сыромятники, чьи слободы находились на крутом берегу Яузы.
Вот кто ведал про все рыбные места!
Мастеровые никогда не прельщались даже желтобрюхими и огромными, словно бревна, щуками. Сыромятники предпочитали ловить рыбу благородную, хрящевую, чтобы не плеваться по сторонам мелкими косточками, а готовить для жарехи огромные куски, распиливая хребет белуги двуручной пилой. От белужьего отвара идет такой дух, что басманники, чьи слободы находятся по соседству, не скрывая хитрую искру в глазах, напрашивались на угощение.
Порой казалось, что для сыромятников рыбная ловля куда более важный промысел, чем основное ремесло, даже лодок у них было поболее, чем в любой иной слободе. А когда они все разом становились на воду, вооружившись сетями, сачками и баграми, могло показаться, что сыромятники брали реку Яузу в гибельный полон. Так и двигалась флотилия к самому устью, где река
Все сыромятники походили один на другого: широкой кости, с большущими ладонями. Они вытаскивали сети, полные рыбы, с той яростью, как будто это была недубленая кожа и нужно еще разок постараться, чтобы она сделалась мягкой, как индийский шелк. Мужики запускали огромные ручищи в кишащую рыбой сеть для того, чтобы с особой бережливостью выложить рыбины на дно стругов.
Забава сыромятников была еще и огромной прибавкой к государеву жалованью, и вырученные на торге деньги они по справедливости делили между всеми домами.
За последние два года сыромятники настолько пообвыклись в Яузе и в Москве-реке, что прогоняли с воды всякую артель, посмевшую позариться на рыбные места. Ребята они были дружные, все до одного крепкие и умели мять не только кожу, но и бока, а потому противостоять им не могла ни одна из слобод. А если рыбалили мужички из прочих сел, то всегда тайком от сыромятников или в те дни, когда государь загружал мастеровых спешной работой.
На кого не распространялись запреты сыромятников, так это на чернецов монастыря Ильи-пророка, которые рыбалили где хотели и могли отстоять свое право бить белугу даже с топорами в руках.
В этом монастыре принимали постриг бывшие ратники, ушедшие с государевой службы по недужности, а они умели обращаться с оружием.
Ни одна из сторон не встречала другую, и сыромятники посматривали на чернецов, впрочем, как и монахи на мастеровых, только через весы отловленной рыбы и ревниво следили за успехом соперничающей артели. Завидки брали сыромятников, когда монахи, нагрузив осетриной до краев бортов струги, тяжело двигались к крутому берегу. Без особой радости и чернецы провожали взглядами лодчонки сыромятников, полные рыбы, едва ли не считая, что белорыбицу уволокли с их обеденного стола.
И те, и другие кликали на супротивников многие несчастья: желали в неводе мелкой плотвы, отсутствия всякой поклевки и рваных сетей и понемногу, тайком, гадили друг другу — гвоздями дырявили днища лодок, спутывали сети.
А когда в Яузе утопло зараз двое монахов, сыромятники посчитали, что их проклятия дошли до ушей нечистого. Видно, приглянулись чернецы какой-нибудь простоволосой русалке, заговорила она монахов ласковыми речами и увлекла за собой в пучину.
Так и сгинули чернецы без погребения.
Но уже на следующий день опрокинулся струг с пятью мастеровыми, и на глазах у всей слободы какая-то неизвестная сила в мгновение ока затянула несчастных на глинистое дно.
Монахи, прослышав о беде, выходили на берег с крестами и иконами, божьей карой пытались запугать неведомую стихию, что утащила за пятки рыбаков; они кадили благовониями и слаженно тянули песнопения, но хватка у чудища была такой, что на песчаный берег оно не пожелало выбросить даже сапоги усопших.
Сыромятники и монахи, преодолев взаимное недоверие и неприязнь, объединились в единую артель, стали искать утопленников. Они умело перегораживали сетями реку, крючьями тралили дно, но, кроме богатого улова, не выловили ничего.