Царский двугривенный
Шрифт:
— Но ведь не всякий же инженер… — начал было Роман Гаврилович, но Пресс подсек его вопросом:
— Вы инженер, молодой человек?
— Нет.
— Вот и хорошо, что нет. Потому что наше сословие инженеров как было паразитами, так и осталось. Инженерские мозги, начиненные стандартами, аксиомами, да константами, да прочей чепухенцией, по самому нутру своему враждебны революции.
— Конечно, за некоторыми исключениями, — осторожно добавил Затуловский.
— Мало что бывает. Бывает, и кура петухом поет. Разве об этом речь! У меня служит, говоря на нашем гнилом жаргоне, коллега, а проще сказать —
Профессор соорудил бутерброд с балычком и икрой, отправил в рот и промокнул румяные губы.
— А меня во втуз записали, — сказал Герасим. — При всех объявляю: только из уважения к Павлу Захаровичу учусь.
— Не век же тебе мешки грузить, — проговорил Поляков несколько виновато. — Будешь красный командир производства. Никакого позора нету.
— Как это нету? Кто я такой был? Базис. Пролетарский крючник. А во втузе чего из меня лепят? Гнилую интеллигушку? Таблички с косинусами учат читать. На кой черт мне это нужно?
— Дело не в базисе, — сказал Роман Гаврилович. — А в том, кому ты своими знаниями служишь.
— А кому я могу служить, когда я консерватор? Слышали? — он кивнул на профессора.
— А ты читал, какие стройки нам с тобой поручает республика? — продолжал Роман Гаврилович. — Ты читал, что нам с тобой придется ставить самую колоссальную электростанцию во всем мире — Днепрострой, Туркестано-Сибирскую магистраль тянуть, канал от Волги к Дону копать? А ты говоришь, на кой таблички…
— Копать надо лопатами, а не табличками… — возразил Герасим хмуро.
— Верно! — подхватил профессор. — Египетские фараоны не носили фуражек с топорами да якорями, а пирамиды закатывали такие, что нам и не снится! Владыка мира — труд, дорогой коллега.
— Вот это правильно, — проговорил Затуловский с чувством.
Роман Гаврилович оглянулся, ища сочувствия.
— И лошадь трудится! — заметил Иван Васильевич.
— Пирамиды складывали не люди, а рабы! — подхватил Роман Гаврилович. — Это там, за кордоном, что рабочий, что бык под ярмом — одна цена. А свободный человек тем и свободный, что запускает мозги на полную силу! Разве при царском режиме Павел Захарович придумал бы снегоочиститель «Носорог»? А этот «Носорог» заменяет двести человек с лопатами!
Герасим молчал.
— Твой отец завещал, чтобы я тебя вывел в люди, — твердо сказал Поляков. — И я выполню его волю. Втуз ты кончишь. И никаких гвоздей!
И в знак того, что решение обжалованию не подлежит, выпил чарку водки.
— Институт ты кончишь, — повторил он. — А там — как хочешь. Одолеешь науку — подавайся обратно в крючники.
— И пойду. Хоть дети будут иметь пролетарское происхождение.
— Ты комсомолец? — спросил Роман Гаврилович.
— Ну, комсомолец.
— А кому было сказано: «Учиться, учиться и учиться»?
Герасим упрямо промолчал.
— Не мудри, Герасим, — подошел к нему Иван Васильевич. — Погляди на нас с Павлом Захаровичем. Оба мы интеллигенты. Меня сделали интеллигентом в институте, а твой Павел Захарович стал интеллигентом сам. И каяться ни он, ни я не намерены.
— Профессор имел в виду неполноценную интеллигенцию, — пояснил Затуловский.
— А по-моему, басенку о неполноценной интеллигенции придумали сами интеллигенты, — сказал Иван Васильевич весело. — Как считаешь, Роман Гаврилович?
— Конечно. Причем неполноценные, — уточнил Роман Гаврилович.
И Соня увидела, что он оглянулся на ее папу.
Затуловский давно жалел, что приехал. Беседа принимала скользкий характер. В довершение неприятностей Затуловский отсидел ногу. Он крутился и так и эдак, ложился на бок, упирался на локоть, садился на корточки, но так и не мог найти удобного положения. Он решительно не умел сидеть без стула.
— Пролетариату не нужны интеллигенты, а нужны интеллигентные рабочие, — сказал он, но спохватился, что, пожалуй, слишком поддакивает профессору, и решил завернуть фразу так, чтобы не обижать своего непосредственного начальника, Ивана Васильевича.
— Именно поэтому, — продолжил он, — мне кажется, профессор не совсем прав, когда нападает на втузы. В наше время втузы служат пролетариату…
— А вот втузы профессор ругнул правильно, — перебил Иван Васильевич. — Надо учить по-новому. Нынешний молодняк хочет, чтобы его учили не зубрить, а мыслить.
— А почему вы знаете, что хочет нынешний молодняк? — спросил Герасим.
— Знаю… — Иван Васильевич вспомнил Ольку и смутился. — Предполагаю, во всяком случае.
— Мы, например, в нашей группе мечтаем, чтобы скорее кончалась ученая талмудистика и чтобы нас скорее отправляли на линию. А наши девчонки — у нас их четверо — спят и видят, как бы у какой-нибудь тетери отбить мужа с кошельком.
Иван Васильевич испытующе посмотрел на студента. Герасим поджаривал над углями наколотые на прутик куски окуня. Настойчивый взгляд инженера он понял по-своему, улыбнулся и проговорил:
— Сейчас угощу. Обождите.
— Зубрить, конечно, нужно, — басил Поляков. — На то она и теорема Пифагора, чтобы ее зубрить. Однако зубрежка — полдела. Другой раз слушаешь мудреца: слова длинные знает, а подогнать их путем друг к дружке не может.
— Это не ново, — возразил Затуловский. — Об этом еще древние греки толковали.
— Вон я какой! — удивился Поляков.
— И Сократ в том числе.
— А кто он будет — Сократ?
— У вас как с образованием? — тонко улыбнулся Затуловский.
— Образование у меня ускоренное, — Поляков вздохнул. — Кочегарил на паровозе. Когда машинист напивался, я становился за регулятор. Потом курсы. Тоже ускоренные. И все. Теперь только и дорвался до книги. Маркса прорабатываю. «Капитал».
— Вам, я думаю, достаточно усвоить основы, — съязвил Затуловский. — С машиниста не спрашивают, как Стефенсон додумался до локомотива.