Царствие Хаоса
Шрифт:
Я предпочитаю думать иначе.
Ты был в подвале, когда это случилось, — вот что я предпочитаю думать. Просидел там два дня подряд, вцепившись руками в джойстик (да, я в курсе, что его не называют джойстиком с 1988 года, но хер у тебя получится капать мне на мозги с того света), с плесневелыми коробками от пиццы под ногами и порнухой на стене, потому что ты настолько разжирел, что уже много лет ни одна девица не бывала в твоей усыпальнице, и больше нет смысла скрывать свои извращения. Ты палил куда ни попадя и радостно хихикал, а когда услышал первые взрывы, подумал: Крутые спецэффекты, чувак! — в то время как наверху небо рушилось на землю, а потом твоя крыша тоже рухнула, и когда на другой день ты решил сползти с дивана и пополнить запасы пива, оказалось, что дверь придавило десятью тоннами мусора, телефоны не работают, а вай-фай умер, и какая жалость, твой аварийный генератор кончился быстрее запасов пищи, и потому последние свои дни на Земле ты провел в темноте, без электричества,
Думаю о тебе, не пропадай!
С любовью,
Дорогой Толстосум,
помнишь, как ты смеялся надо мной, потому что я всегда заказывала одно и то же? Ты сам делал заказ за меня, прежде чем я успевала открыть рот. Куда бы мы ни пошли, ты знал. Телятина парминьяна. Пад тай. Цыпленок тикка масала. Сначала мне казалось милым, что ты делаешь вид, будто тебя это тревожит, потому что выпендрежные куски говна обычно не тревожатся по поводу девиц, которые знают, чего хотят, и не меняют своего мнения. Я ведь не приносила с собой сандвичи с арахисовым маслом и джемом, чтобы тайком поедать их из-под стола, пока ты наслаждаешься суши, так откуда мне было знать, что всякий раз, заказывая пад тай или позволяя тебе заказать его для меня, я укрепляла твое мнение насчет моей безынициативности, и скучности, и провинциальности, и негибкости, и «нежелания дать обстоятельствам шанс»? Почему-то тебе было стыдно за меня перед официантами или друзьями, а может, перед всевидящим божеством, которое ждало от тебя чего-то большего, нежели подружка, боявшаяся отведать телячьих почек.
Тебе бы здесь не понравилось.
Здесь мы едим бобы и снова бобы. Консервированного тунца и консервированные персики. Мы едим арахисовое масло, если ведем себя особенно хорошо, а если плохо — ничего не едим. Каждый день — одно и то же. Иногда, в первое время, мужчины надевали костюмы и отправлялись на охоту, чтобы добыть на вечер свежее мясо, но зима выдалась слишком долгой и слишком холодной, и, говорят, все животные умерли. Говорят, нам не нужно выходить наружу, в этом и есть смысл нашего Ковчега. Мы подготовились. Проходят месяцы, а запасы еды не убывают. Мы тщательно все распланировали — бобов нам хватит на годы.
Годы бобов, тунца, персиков и арахисового масла. Можешь себе такое представить? Ты, считавший, что невозможно есть одно блюдо два вечера подряд. Это удел нищих, говорил ты, но когда я попыталась отдать объедки настоящему бедняку, ты ударил меня по руке и заявил, что я потворствую слабакам. Бродяге пришлось слизывать телятину парминьяна с асфальта. Вот что бывает с теми, кто встречается с республиканцами, сказал ты мне той ночью, распяв меня на своем дорогущем матрасе. Так ты представлял себе сальности.
Однако я заметила, что ты ничего не имел против одной и той же наркоты каждый вечер. Ты любил наркоту; тебе нравилось, что у меня есть пропащие дружки, которые могут ее достать. Тебе нравилось, что я хорошо выгляжу в купленных тобой платьях и достаточно мило улыбаюсь твоим придуркам-друзьям, чтобы те злились и, приходя домой, вымещали злость на своих уродливых подружках; тебе понравилось, что я трахнула одного из них, когда ты попросил меня об особом одолжении — пожалуйста, ради меня, детка; тебе понравилось, что ты смог заставить меня сделать это, но не понравилось, что я это сделала. Обслужила его. Отсосала, и позволила трахнуть себя в задницу, и кончить себе на сиськи; все это было достаточно мерзко, но еще мерзее оказалось то, что ты заставил меня рассказать тебе об этом, рассказать, когда твой член был во мне, рассказать, каким был его член, что он был меньше и мягче твоего, что твой друг был обрюзгшим, с дурным дыханием и редеющими волосами, что он до крови прикусил мне сосок, а когда я сообщила тебе все, что ты хотел услышать, ты вышвырнул меня из постели и заявил, что я сплю с тобой только из-за денег (что соответствовало действительности) и никогда не стала бы спать, если бы ты был бедным (что тоже соответствовало действительности), а потому я шлюха (что, возможно, тоже правда). Теперь я думаю, что мне больше нравился твой бассейн, чем ты сам. Твой бассейн, и твои глупые рестораны, и твой кокаин, несмотря на то что без меня его бы у тебя не было. Больше всего мне нравилось, когда ты уезжал на выходные, а я могла лежать на матрасе в голубой хлорированной воде,
Это ложь.
Я представляла, как ты возвращаешься — но другим. Что-то новое в твоем лице, когда ты смотришь на меня, словно наконец понял, зачем я тебе нужна. Я представляла, как мы вместе лежим на матрасе в бассейне, счастливые; как, будто в самом начале, ты прижимаешь меня к раковине в позолоченных туалетах, пока официанты делают вид, что не замечают нашего долгого отсутствия; ты рвешь мою дешевую блузку, словно Тарзан, и говоришь, что я напоминаю тебе шедевр Микеланджело, что лизать мои соски — все равно что осквернять бесценное произведение искусства, что ты хочешь похитить меня, ты хочешь обожать меня, ты хочешь меня. Но ты возвращаешься из последней поездки и говоришь, что хочешь женщину, которая лучше впишется в твой мир и сможет сама выбирать себе суши.
Больше нет богатых; больше нет бедных. Есть имущие и неимущие. Мы, Дети Авраама, возлюбленные сыновья и дочери Господа, имеем: убежище; пищу; генераторы; пушки; жизнь.
Вы, все прочие, не имеете ничего.
Мне больше не нужно бояться, что меня бросят, что меня перестанут хотеть. Во-первых, теперь наши желания не имеют значения — идти некуда. У нас есть радио, и мы знаем, что творится снаружи, точнее, знаем достаточно, чтобы себе представить. Города, стертые с лица земли; Западное побережье, ушедшее под воду; низвергнутые правительства; повсюду мятежи и трупы. Tohu va vohu, — Исаак говорит, так начинается Библия на иврите. В начале земля была безвидна и пуста, и тьма над бездною; этим все началось, говорит он, этим и закончится. Исаак говорит, мы слишком долго были одни; пришла пора быть вместе. Не только в том смысле, что все мы собрались в Ковчеге, но и в том, что каждый из нас должен объединиться с другой душой, составить пару как положено. Исаак сам подберет нам партнеров. Он утверждает, что Господь дал ему подсказки насчет подходящих союзов, а поскольку этот же Бог просветил его по поводу конца света и способов выжить, придется ему поверить. Это намного проще, чем старый подход. Исаак разобьет нас на пары, а потом, через десять дней, мы соединим руки и души перед лицом Господа. Мы поклянемся Ему. Навсегда, — поклянемся мы, и так тому и быть. Это тоже кое-что новенькое. Когда знаешь, что Бог способен разозлиться и уничтожить мир, не хочется нарушать слово.
Однажды ты сказал, что, если мне удастся связать кого-то брачными узами, нужно обязательно составить брачный контракт, чтобы, когда муж меня бросит, я получила свою долю. «Вообще-то я получу твою долю, — заметила я. — Разве не так работают брачные контракты?» Ты рассмеялся. И уточнил, что тебя рассмешила не глупая шутка, а сама мысль, будто ты способен на мне жениться.
Тогда-то мне и следовало догадаться. Не потому, что ты рассмеялся, а потому, в какой момент ты это сделал. Если ты выйдешь замуж; когда он тебя бросит. Ты раньше меня понял, что я из тех девушек, которых бросают.
И теперь ты снова меня бросил.
Не волнуйся, на этот раз я не стану устраивать сцену.
Я думаю, ты погиб вместе с Калифорнией, когда ее смыло волной. Может, перед смертью ты пожалел, что не научился плавать; это не спасло бы тебя, но ты бы продержался чуть дольше или сохранил бы чуть больше достоинства. Может, ты бы увидел, как всплывает Л.А., как надпись «Голливуд» качается на волнах вместе с силиконовыми имплантатами, как «Ягуары», «Рэндж Роверы» и «Феррари» погружаются на дно, как рыбы срут на итальянскую кожу, как трупы анорексичных старлеток раздуваются на солнце; ты умрешь, а я буду жить, хотя твой дом сделан из кирпича и мрамора, а мой — из старых коробок. «Три поросенка» — плохое руководство, как пережить конец света, и кроме того, наше творение надежно: дуй сколько влезет — Ковчег даже не шелохнется. Там, где ты сейчас, на ужин подают только морепродукты, вечер за вечером. Полагаю, обстоятельства получили свой шанс.
С любовью,
Дорогой Джон,
помнишь, как мы шутили? Как я оставляла тебе записки: «Дорогой Джон, я тебя не бросила, но, пожалуйста, купи молоко по дороге домой». Как мы решили, что если я когда-нибудь действительно брошу тебя, то напишу: «Дорогой Джон, на этот раз я это сделала». Ты считал несправедливым, что твое имя ассоциируется с расставаниями [13] . Ты сказал: «Я никогда тебя не брошу. Только не я. Только не тебя».
13
«Дорогой Джон» (Dear John) — письмо о разрыве отношений, обычно от невесты солдату в армию.