Царство Флоры
Шрифт:
А вот запах крови на охоте, запах дичины никогда не был ему противен.
— Баню топить, Марат Евгеньич? — услужливо суетился Мазай. — Сей момент организуем.
— Подожди с баней. Знаешь, я бы хотел сегодня вечером… Сделаешь?
— На уток, что ль?
— Нет, на кабана. — Марат зажал карабины под мышкой.
— Никак невозможно.
— Почему?
— Да потому, что…
— Подожди, я еще матери позвоню, не дозвонился.
Звонок в Москву. Гудки, гудки… Нет, Александры Арсеньевны, единственной женщины, чей запах даже со сна, с постели никогда не вызывал в Марате неприятных ассоциаций.
— Так какие проблемы, Мазай? Не понял?
— Нетути кабанов. — Егерь кивнул на двор охотхозяйства. — Постреляли черти всех до единого. Я ж говорю, вчера гомозились и позавчера. С Москвы заявились на трех машинах. Ну, и всех забили, которые в загоне-то хрюкали.
Июнь — месяц не охотничий, несезонный. В Евпатьевский лес, если поступать строго по закону, по правилам, доступ охотникам категорически запрещен. Но охотхозяйство придумало, как организовать досуг для состоятельных клиентов, и летом в специальном загоне на задворках всегда содержалась пара-тройка ручных кабанов, которых кормили и выращивали на забаву охотникам. В других охотхозяйствах также содержали на убой лосей, косуль и даже медведей, особенно для богатых иностранцев, не разбиравшихся в сезонности русской национальной забавы.
Но косули и медведи Марата на этот раз не интересовали. Ему нужен был кабан.
— Мазай, ты меня знаешь, я слова «нет» не признаю.
— Но никак ведь невозможно.
— А что, лес разве далеко? — Марат улыбнулся, крепче зажал карабины под мышкой.
— Да в лесу ведь, сами знаете, Марат Евгеньич… Строго ведь сейчас. Того ведь, этого…
— А ты разве не егерь, не хозяин здесь?
— Да как сказать, хозяин-то хозяин, но… Непорядок это.
— Конечно, непорядок. За непорядком я и пер сюда двести с лишним километров. Порядки и правила мне и в Москве надоели вот как. — Марат чиркнул себя ребром ладони по горлу. — За непорядок и плата будет непорядочная. — Он достал из кармана куртки бумажник и отсчитал егерю двадцать пять тысячных купюр. — Вот, прими.
— Марат Евгеньич!
— Подожди, я опять матери позвоню, айн момент. — Марат снова прижал сотовый к уху. Набор одной кнопкой. Гудки, гудки…
— Алло!
Голос матери слегка запыхавшийся, оживленный.
— Мама, это я. Привет, где ты была? Я звоню, звоню.
— Здравствуй. — Голос матери, такой близкий за сотни километров. — Я Тофи выводила.
Тофи — маленький серый пудель на тонких лапках, сквозь стриженую шерсть розовое тельце просвечивает, как сосиска. Самое дорогое для Александры Арсеньевны существо, ну, конечно, если не считать сына, Марата.
— Как себя чувствуешь, мама?
— Хорошо, и давление сегодня хорошее.
— Я рад тебя слышать.
— А ты где?
— Так, в одном месте. Далеко от Москвы.
— За городом? Ты в клубе? Ты там… с кем-то, да? С женщиной? — В голосе Александры Арсеньевны — легкая трещинка.
— Я один, мама.
— Я ее знаю?
— Я один.
— Никто, Марат, ты слышишь, никто никогда не будет любить тебя так, как я.
— Я в охотхозяйстве в Евпатьеве. Я пробуду здесь до завтра.
— Ты же не собирался на охоту. И потом — какая сейчас охота? Разве можно…
— Так получилось, мама. Спонтанно. Мне надо было уехать. Мне захотелось.
— Тебя очень хорошо слышно. Отличная связь, как будто ты в другой комнате.
— Я приеду к тебе, мама. Как только вернусь, я приеду.
Марат отнял телефон от уха и поднес к губам. Мама… Ей было девятнадцать, когда он родился, а отец был намного старше… Она всегда пользовалась успехом у мужчин. Когда отец умер, ей предлагали выйти замуж не раз и не два, но она не вышла из-за него, Марата… Золотистые волосы, лебединая шея, улыбка, как у Марины Влади… Мама… какие цветы ей выбрать на этот раз в «Царстве Флоры»? Что-то редкое, экзотическое? У них все есть, они…
— Баню-то затапливать, Марат Евгеньич? — в который уж раз проникновенно осведомился егерь Мазай, успевший спрятать «гонорар» в карман необъятных своих камуфляжных шаровар.
— Утром. А сейчас… прямо сейчас я бы хотел… ну, ты слышал чего.
— С дороги-то, не отдохнумши? Двужильный вы, что ли?
— Я охотиться приехал. Стрелять.
— Эх, попадемся охотнадзору! Или менты, не ровен час, нагрянут.
— Ты же лес как свои пять пальцев знаешь. Та поляна у оврага, про которую ты в прошлый раз говорил…
На поляне у оврага, по дну которого протекал ручей, егеря разбрасывали соль. К ручью на водопой сползалась, сбегалась разная тварь лесная, в том числе, конечно, и кабаны, которых развелось в последнее время в Евпатьевском лесу видимо-невидимо.
— Я в засаде буду, в кустах, — сказал Марат. — Сейчас только переоденусь, сапоги достану из багажника.
— Ладно, тока, чур, уговор — если матки с поросятами, то вы, это… не берите уж греха на душу. Куда я потом с молодняком-то денусь. С сиротами. Там здоровый один есть, ну, секач… Если придет на соль — ну, значит, ваше счастье. — Егерь прищурился. — Так и не понял, чего горячка-то у вас такая? Муха-то какая укусила вдруг, чтобы так вот, без предупреждения, без звонка из Москвы, сюда?
— Просто пострелять захотелось. — Марат усмехнулся. — В кабана.
В лес они пошли на вечерней заре. Пешком. Егерь Мазай вел, как настоящий Сусанин — мимо болота, мимо хвойной пади к оврагу. Солнце огненным шаром таяло, растекалось лавой по горизонту.
— Сумерничать они придут всем выводком, косяком всем, — шептал Мазай. — Страсть как соль любят. Нажрутся — и пить, и айда хрюкать. А потом, как желуди-то поспеют попозжей, к концу лета, и вообще… Все, тихо, замолчь! Пришли. Вон она, поляна. — Он раздвинул ветки, указал в синие сгущающиеся сумерки.
Марат широко расставил ноги, уперся ими в землю, бесшумно передернул затвор карабина.
Сумерки. Сонные голоса птиц.
Зеленая луна на пепельном небе.
Где-то там, в овраге, — ручей. Далеко, далеко от Москвы. Следы на раскисшей глине вдоль кромки.
Мама, как же это получилось у нас, как же это вышло, что ты там, а я здесь? Я твой сын, и я тебя очень…
— Евгеньич! — просипел из кустов Мазай.
Марат, согнувшись, подался вперед. Луна заливала поляну колдовским, мертвенным светом. И на фоне этой лунной мглы маячили какие-то крупные темные пятна. Марат сжал карабин враз вспотевшими руками. Кабан, секач. Ну, иди же сюда, зверюга, иди ко мне!