Царство медное

Ершова Елена

— Прошу меня простить, — виновато проговорил он. — Дело неотложной важности.

— Да, я понимаю, — в голосе Лизы прозвучало разочарование, но она быстро взяла себя в руки.

Что ж, дела есть дела…

— Тем не менее, мне было очень приятно с вами познакомитсья, Лиза, — дружелюбно заверил ее Виктор. — Всего вам доброго.

— Спасибо, — она улыбнулась тоже. — И вам.

И, когда Виктор уже шел к выходу, окликнула его:

— Профессор!

Виктор обернулся.

— Да?

— Можно, — она запнулась, тряхнула головой и выпалила на одном дыхании. — Можно, я вам позвоню

еще?

Виктор улыбнулся широко.

— В любое время, — ответил он и вышел на улицу.

В конце концов, почему бы и нет? Быть или не быть?

Эта девочка понравилась ему. Но в голове теперь крутилась только одна короткая фраза, услышанная им по телефону:

— Освободишь меня? Или я сделаю это сам.

Фраза была произнесена ровным, слишком хорошо знакомым голосом Яна.

Виктор не хотел допустить этого.

13. Чужой среди своих

…Они наклоняются над мальчиком — угловатые тени, кажущиеся черными на фоне алого зарева пожарищ. Их лиц не разглядеть, их очертания размыты.

Но почему-то очень хорошо видны нашивки с изображением шестиногих тварей.

— Не подходите! — мальчик выставляет нож, слишком хорошо зная, что ему уже не спастись.

Ледяные пальцы выхватывают нож с ловкостью фокусника. Мальчик видит, как с них капает что-то красное — может, он успел все-таки полоснуть лезвием?

Мальчик мстительно улыбается, и чье-то бледное лицо напротив улыбается в ответ.

— Хороший, смелый мальчик! — произносит неприятный голос, тягучий, как смола. — Как тебя зовут, смелый мальчик?

Он отвечает что-то, почти не слыша своего голоса, не в силах противиться гипнотическому взгляду всплывших перед его лицом прозрачно-голубых глаз.

— Сюрприз! — гудит голос. — Твое имя отлично подходит для Дара! А я — Харт. С этого момента — твой наставник Харт.

Мальчик чувствует исходящий от существа запах крови и нагретой кожи. В ушах почему-то стоит звон цепей — они обязательно должны быть с толстыми крюками, подобно тем, на которые насаживают свиные туши. И мясник — в пропитанном влагой отяжелевшем фартуке, с закатанными по локоть рукавами, потрясает — нет, не мясницким тесаком — металлическим кастетом. Его тусклый блеск сводит с ума. Одного удара достаточно, чтобы в крошку раздробить кость.

Краем глаза мальчик видит маленькую фигурку, пересекающую дорогу. Развеваются распущенные ленты в лохматых волосах — как траурные хвосты. Сквозь дымную пелену весь мир кажется черным, но эту фигурку нельзя не узнать.

— Беги, Лисенок, беги! — кричит мальчик.

Только бы услышала!

Он бросается на чудовище разъяренным зверьком, колотит кулаками в тугой живот. А потом его самого швыряет о камни. Что-то с хрустом ломается внутри. Глаза широко раскрываются, но весь мир

темнеет, проваливается куда-то вниз, в чернильную бездну Эреба, быть может.

Остывающие хлопья пепла. Крохотный силуэт с развевающимися лентами…

Голоса удаляются. Наплывает тьма, забирается под черепную коробку. Небесный свод опускается ниже и где-то слышится далекий зловещий гул, от которого начинает шевелиться земля.

Последний обрывок памяти перед тем, как наступают сумерки.

…За миг до пробуждения ему казалось, что он еще слышит это низкое гудение. И, разлепляя веки, на какую-то долю секунды видел жаркое марево пожаров и чувствовал ударивший в ноздри запах нагретой меди и крови. Тело горело и ныло, и последнее, что он помнил, был Рихт, захлебывающийся своей кровью.

— Око за око, Рихт, — даже не пробормотал — еле слышно прошелестел он в бреду.

Говорить тоже было трудно: болели зубы, а вместе с ними и челюсти, и скулы, и весь череп. Но физический дискомфорт всегда был наименьшим из зол.

Взгляд постепенно выхватывал из полумрака бревенчатые стены, густо смазанные лаком, и потолок с круглыми лампами, и тумбочку рядом с кроватью. Здесь, в реальности, не было места ночным кошмарам.

Если только он сам не вызовет их из небытия.

Ян попробовал пошевелить рукой, но ему это удалось с трудом, острая боль отдала в предплечье. Руки будто затекли, и при каждом движении слышался металлический лязг.

Подобно лязгу цепей с мясницкими крюками.

Повернув голову, Ян понял, что его правая рука заведена назад и пристегнута к изголовью кровати. Левая просто лежала под неестественным углом и, скорее всего, действительно затекла от долгой неподвижности.

Он снова попробовал пошевелиться, и мелкие болевые иголочки начали прокалывать мышцы от плеча до кончиков пальцев. Это вызвало в его памяти какие-то смутные, почти неуловимые образы, когда он переживал свое второе рождение — через удушье и страх остаться в густой, обволакивающей тьме кокона. Через боль от разрываемой пуповины, от яда, циркулирующего по его кровеносной системе, перестраивающего организм подо что-то совершенно иное…

Ни тогда, ни теперь Ян не спешил.

Конечно, поскорее избежать опасности было частью инстинкта. Но за все время своего обучения от неофита до преторианца Ян уяснил, что спешка никогда не доводит до добра. Он сам поплатился за свое заблуждение глазом. А Рихт… где теперь Рихт?

Кроме того, пока что никакой опасности замечено не было.

Чем сильнее Ян стряхивал с себя оцепенение сна, тем яснее ему становилось, что находится он не в Даре и не в Выгжеле.

В воздухе витал запах древесины и подопревших фруктов (приятный, сладкий, почти дурманящий аромат), а, значит, здесь все еще стояла ранняя осень. В единственное зарешеченное окно, располагающееся на другой стене комнаты, скреблись ветви яблонь. Извилистые тени, будто тонкие живые щупальца, ползли по потолку и сплетались в причудливые паутинные узоры. В комнате становилось темнее.