Целебный яд

Пиперов Андрей

Оружие ржавело. Труднее всего было прочищать от ржавчины ружейные дула. А без ружья в Ла-Монтанье человека ожидала верная гибель. Эта мысль приводила Мюллера в ужас. Что он станет делать без оружия в диком тропическом лесу?

Хорошо, что по крайней мере у него было много, даже слишком много времени! Целыми днями до поздней ночи Мюллер чистил и протирал оружие и вещи. Отложив в сторону старательно вычищенный нож, он принимался за ружье. Кончал с ружьем и принимался за кухонную посуду. А на другой день и нож, и ружье, и кастрюли снова были покрыты ржавчиной.

И снова надо было их чистить, одно

за другим, и так изо дня в день… Борьба с влагой и ржавчиной стала его главным, повседневным занятием.

А одежда и постель? Как мечтал Мюллер о том дне, когда сможет снова надеть на себя сухую одежду и лечь в сухую и чистую постель!

И все же Мюллер ежедневно посвящал несколько часов своим научным занятиям, приводил в порядок и систематизировал свои заметки и материалы, собранные за несколько месяцев его жизни в Ла-Монтанье и за время путешествия по Андам. Само собою разумеется, что больше всего внимания он уделял хинному дереву и климатическим и почвенным условиям в Андах. Наряду с этим его интересовали и другие растения и животные, которых он впервые здесь встретил.

В течение этих трех месяцев его иногда посещал Олаф Гансен.

Он оставался ночевать и спал на кровати Пепе. Эти вечера были для Мюллера праздничными. Они оба сидели на низких деревянных стульчиках у вечно дымящегося очага, курили, приводили в порядок свои вещи, чистили их от ржавчины и мирно беседовали до поздней ночи. Рассказам и воспоминаниям „белого кокеро“ не было конца.

Как был ему благодарен Мюллер за советы, данные во время постройки хижины! Красивая полянка, которую сначала выбрал сам Мюллер, сейчас была покрыта водой. Что бы он сейчас делал в этом болоте, если бы в самом деле построил там свое жилище? Да и мулы были спасены от кровожадных вампиров только благодаря Гансену.

— Если это будет продолжаться, — пошутил однажды вечером Олаф Гансен, — скоро и ты превратишься во второго „белого кокеро“. Как видно, здешняя жизнь тебе пришлась по вкусу, герр Мюллер?

— Нет, сеньор Гансен! Ла-Монтанья мне порядком надоела, но дожди заставляют меня оставаться на месте.

— Это почему же? Ты забываешь, что не повсюду в Неру идут дожди. Это только здесь, в Ла-Монтанье! Ты же был в Уануко и своими глазами видел — там весна… Там, сеньор, вечная весна!

— Ты прав.

— Понятно! Тучи не могут перевалить через восточные Анды, где ветры, дующие с востока, задерживаются и охлаждаются. Поэтому-то здесь и идут дожди: да ты это знаешь не хуже меня.

После этого разговора у Мюллера созрело новое решение. Стоило ли еще дожидаться вестей от Вебера и томиться в неизвестности? Нужно немедленно отправляться в Лиму и самому узнать, что случилось с Пепе.

Но каскарильерос исчезли. Кто знает, где они укрылись от дождей. Как раздобыть новые семена и побеги? Конечно, семян во время дождей не добудешь, но хотя бы получить побеги. Один он ничего сделать не сможет. Он незнаком с местностью и плохо ориентируется в Ла-Монтанье. А Ла-Монтанья сейчас далеко не гостеприимна — она вся потонула в воде и тине. Что же делать?

Оставаться на том же месте ему казалось бесполезным. Довериться Гансену и открыть ему свою тайну… было рискованно…

Мюллер решил вернуться в Лиму. Если будет необходимо, он еще раз приедет в Анды за новой партией семян и деревьев.

— Через несколько дней я еду в Уануко. Я здесь больше оставаться не могу. Едем вместе. Вернемся в цивилизованный мир, сеньор Гансен, а если захотите, могу вас отвезти в Европу, на вашу родину!

— Благодарю вас, герр Мюллер, — ответил швед, — мне уже поздно возвращаться к культурной жизни европейца. „Белый кокеро“ целиком принадлежит Ла-Монтанье. В Европе обо мне уже забыли. Никто не знает, что я еще жив. Зачем бередить старые раны? — Олаф Гансен, видимо, растроганный, взглянул на своего собеседника и с ожесточением стал тереть масляной тряпкой ствол своего ружья, которое, и без того уже было начищено до блеска…

Мюллер понял, что какая-то большая драма привела этого культурного человека к дикой жизни в Ла-Монтанье. Его переживания были настолько тяжелы, что он ни с кем не хотел ими делиться.

— Могли бы вы, сеньор Гансен, мне помочь найти какого-нибудь кокеро, который провел бы меня в Уануко или в какой-нибудь соседний поселок?

— Конечно. Я пойду с вами до первой индейской деревни, а дальше вас поведет кокеро. Когда думаете трогаться? — Олаф Гансен впервые обратился к Мюллеру на вы. В этот момент он забыл о своей привычке обращаться ко всем в Ла-Монтанье на ты.

— Через несколько дней. Как только соберу свой багаж.

Обратное путешествие через горы было ужасным. Путь сюда был опасен и труден, но сейчас, в период дождей, он стал вдвое труднее и опаснее. Небольшой караван из трех мулов, оставшихся после отъезда Пепе, вел Гансен. За караваном шел Мюллер. Ему приходилось беспрестанно подгонять уставших и исхудавших животных.

Часть своих вещей Мюллер оставил в хижине, в подарок Гансену. Он оставил ему и весь излишек пороха, в котором Гансен больше всего нуждался. С собою Мюллер захватил все научные материалы, записки и коллекции растений. Все это было им собрано в Ла-Монтанье и заботливо сохранялось в специальных обитых жестью ящиках.

У шведа не было почти никакого личного багажа, кроме ружья, большого ножа и тяжелого непромокаемого плаща из шерсти ламы, который служил ему подстилкой и одеялом. Он нес на плече одну только сумку, которую бережно хранил, но никогда не открывал. Мюллер несколько раз интересовался содержимым этой сумки, но ответа так и не получил.

Реки вышли из берегов и стали совсем непроходимыми. Там, где раньше пестрели красивые полянки, усеянные цветами, теперь были болота, кишащие змеями, ящерицами, лягушками. Путники и мулы шли по колено в воде и грязи. Особенно тяжело им приходилось вечерами. Трудно было найти место для ночлега, где можно было бы отдохнуть и развести костер.

Только благодаря большой опытности шведа им удавалось справляться со всеми трудностями. Гансен всегда находил или скалу, под которой можно было укрыться, или брошенную хижину каскарильерос, и тогда под мокрой провалившейся крышей разгорался их вечерний костер.

Особенно труден был переход через лиановый мост. От постоянных дождей поперечные ветви подгнили и были очень скользкими. Уставшие мулы упирались. Внизу, скрытая от глаз пеленою дождя, бурлила река. Из глубины доносился глухой шум, напоминающий далекие раскаты грома.