Целитель
Шрифт:
Бормотание. Треск. Мягкий щелчок.
И тишина…
3
Лицо главного редактора Ласси Утелы, мужчины примерно лет сорока, было покрыто грубой щетиной, а в глазах застыло раздражение, которое он не мог, а может быть, и не хотел скрывать.
Он стоял прямо напротив меня, когда двери лифта распахнулись на пятом этаже. На шефе жены была длинная черная рубашка и тонкий серый свитер, темные джинсы и кроссовки. Он стоял скрестив руки на груди и с явной неохотой сменил эту позу, когда я ступил из кабины лифта в его
Самыми яркими чертами характера Ласси Утелы можно назвать зависть к более талантливым журналистам, желание избегать конфликтов, привычку сдерживать недовольство, стремление всегда быть правым. Обо всем этом мне было известно со слов Йоханны. Взгляды Йоханны и Ласси на работу репортера и основную тематику газеты все чаще и чаще вступали в противоречие. Отголоски тех столкновений доносились даже до нашего дома.
Мы обменялись долгими рукопожатиями и представились, несмотря на то что знали друг о друге. На какой-то недолгий миг мне показалось, что я играю роль в скверной пьесе. Освободив мою руку, Ласси развернулся и кончиками пальцев толкнул дверь. Я следовал за сердито выбрасывающим ноги Ласси. Казалось, ему не нравилась собственная походка. Мы прошли до конца длинного коридора, где располагался небольшой, площадью всего несколько метров, кабинет.
Ласси сел за свой стол в черное кресло с высокой спинкой и жестом указал мне на единственный в кабинете стул, что-то вроде белой пластиковой банкетки.
— Я думал, что Йоханна сегодня осталась работать дома, — проговорил он.
Я покачал головой:
— Честно говоря, надеялся застать ее здесь.
Теперь наступила его очередь покачать головой. Этот его жест был коротким и нетерпеливым.
— Последний раз я видел Йоханну вчера на совещании всех сотрудников, примерно в шесть часов. Мы, как обычно, коротко обсудили, как идет работа, а потом все разошлись по своим делам.
— Я говорил с Йоханной вчера примерно в девять часов.
— И где она была? — спросил Ласси равнодушно.
— Где-то на выезде, — ответил я после небольшой паузы, позволившей мне снова обрести спокойствие. — Мне и в голову не пришло спросить, где именно.
— То есть целый день от нее не было никаких известий?
Я кивнул, внимательно глядя на него. Он откинулся в кресле. Его поза, выражение лица, паузы между словами — все обнаруживало его мысли о том, что я просто ворую у него время.
— И что вас удивляет? — спросил я, будто не заметив или не поняв язык тела Ласси.
— Просто я интересуюсь, — ответил он, — бывало ли такое прежде.
— Нет. А почему вы спрашиваете?
Ласси выпятил нижнюю губу и поднял брови. Это было похоже на то, будто каждая из его бровей весила по меньшей мере тонну, и теперь он требовал награду за проделанную работу.
— Не важно. Просто в эти дни… может произойти все что угодно.
— Но не с нами, — возразил я. — Это долго объяснять, но с нами ничего такого просто не может произойти.
— Конечно нет, — согласился Ласси, но в его голосе не было убежденности. Он даже не взял на себя за труд посмотреть мне в глаза. — Разумеется, нет.
— Над какой историей она работала?
Ласси ответил не сразу, сперва взвесил свою ручку в руке. Наверное, он так же пытался что-то взвесить и у себя в уме.
— Над чем она работала? — снова спросил я, убедившись, что он не торопится отвечать.
— Наверное, с моей стороны глупо делиться с вами этой информацией, но и сам предмет ее статьи является довольно глупым, — ответил Ласси, упершись локтями в стол, и искоса посмотрел на меня, будто хотел проследить за моей реакцией.
— Понимаю, — согласился я и замер в ожидании.
— Речь идет о Целителе.
Меня передернуло. Йоханна уже рассказывала мне о Целителе.
Она получила первое письмо от него сразу же после убийства семьи в Тапиоле. Некто, назвавшийся Целителем, взял на себя ответственность за то убийство, заявив, что сделал это от имени простых людей, чтобы отомстить за них. Он считал себя последним голосом правды в этом мире, что движется к гибели, целителем, призванным вылечить больную планету. Именно поэтому он и убил главу производственной компании и его семью. Именно поэтому будет продолжать убивать тех, кто, как ему покажется, причастен к ускорению процесса изменения климата. Йоханна предупредила полицию. По их словам, они расследовали все, что смогли. К настоящему времени убито девять руководителей компаний и политиков вместе со своими семьями.
Я тяжело вздохнул. Ласси пожал плечами и показал взглядом, что доволен моей реакцией.
— Я говорил ей, что это ни к чему не приведет, — сказал он, и я не мог не заметить легкого намека на тон победителя в его голосе. — Я говорил, что она не сможет узнать больше, чем уже знает полиция. А наша быстро сокращающаяся читательская аудитория не желает об этом читать. Это ведет к депрессии. Они уже знают, что все катится в ад, в мусорную корзину.
Я посмотрел в темноту в сторону бухты Тёлё. Я знал, что там есть дома, но мне их не было видно.
— Йоханна уже написала свою статью? — спросил я после долгой паузы, во время которой мы прислушивались к себе и к звукам внутри здания.
Ласси снова откинулся в кресле, положил голову на подголовник и посмотрел на меня из-под опущенных век, будто я не сидел напротив узкого стола, а находился где-то очень далеко за горизонтом.
— Почему вы спрашиваете? — поинтересовался он.
— Мы с Йоханной привыкли постоянно быть на связи друг с другом, — пояснил я.
Внезапно до меня дошло, что, когда мы повторяем одно и то же, не всегда делаем это для того, чтобы убедить в чем-то друг друга.
— То есть, конечно, не каждую минуту. Но если нет другой возможности, мы, по крайней мере, обмениваемся эсэмэс или посланиями по электронной почте через каждые несколько часов. Даже если нам нечего друг другу сообщить. Обычно это всего пара слов. Какая-нибудь шутка или нежное признание. У нас это вошло в привычку.
Последнюю фразу я намеренно произнес взволнованным тоном. Ласси слушал меня без всякого выражения на лице.
— И теперь вот уже двадцать четыре часа, как у меня нет от нее известий, — продолжал я и вдруг понял, что адресую свои слова собственному отражению в оконном стекле. — Это самый большой срок за все десять лет, что мы вместе, когда мы не общались.