Целитель
Шрифт:
Я перешел улицу и пошел по тропинке между деревьями. Влажный песок то скрипел под ногами, то издавал какие-то хлюпающие звуки, несмотря на все мои старания ступать бесшумно. По краям тропинки было суше, соответственно тише были мои шаги. Пройдя по ней немного, я заметил поворот, который вел прямо к дому. Здесь тропинка поднималась в гору, за десятки лет она была утрамбована пешеходами до самых корней деревьев. Я старался ступать осторожнее, чтобы не споткнуться в темноте.
Задняя сторона двора не была обнесена забором. Здесь была лужайка, которая заканчивалась
Я прислушался. Дождь барабанил в оконные стекла, наполнял шуршащими звуками близлежащие деревья. Где-то взревел двигатель машины, ненадолго притих, потом снова взревел. Никаких звуков, характерных для человека. В воздухе витал слегка горьковатый аромат, будто земля была слишком мокрой, промокла на много лет вперед и устала от этого.
Дверь открылась без звука. Небольшая комната с камином, украшенным богато и со вкусом. В задней части комнаты находилась лестница, ведущая на второй этаж. Я поднялся по ступеням в гостиную, которая переходила в кухню и столовую, располагавшиеся со стороны фасада. Через освещенное крыльцо в комнату проникал свет. Я остановился и прислушался. Единственное, что было слышно, — это биение моего сердца. Оно, казалось, отражалось от стен, увешанных фотографиями в рамках. Посреди гостиной располагалась лестница с перилами, заключенными в ажурную решетку. Казалось, свет, который я видел с улицы, отражается от верхних ее ступеней.
Я поднимался сразу через две ступени, потом увидел лампу на ночном столике, заливающую комнату мягким светом, и наконец услышал чуть спереди и правее от меня глухой голос, в котором звучало сдавливающее горло страдание:
— Кто здесь?
Я узнал голос Громова, несмотря на то что он был каким-то грубым и хриплым, будто его обладатель долгое время боролся за глоток воздуха. Я сделал шаг в комнату. Громов не пошевелился. Он лежал на кровати полностью одетый, скрестив руки мокрые от крови. В комнате стоял запах фекалий.
— Я не чувствую своего тела, — проговорил Громов так, что было видно: каждое слово давалось ему с трудом.
Я смотрел на него, плавающего в луже собственной крови. И тут я вспомнил, зачем я здесь.
— Где Йоханна?
— Я не чувствую своего тела, — снова проговорил он, будто не слышал моего вопроса.
— Василий, послушайте меня. Вы здесь один? Йоханна была здесь?
Громов издал какой-то скрежещущий звук, перешедший в бессвязное бормотание, которое закончилось приступом удушья.
— Василий, — обратился я к нему, — вы должны мне помочь. Я разыскиваю Йоханну и знаю, над какой темой вы работали вместе. Я знаю о Целителе и о Паси Таркиайнене.
Я подошел к Громову на пару шагов ближе и остановился На груди у него была вмятина, по цвету более темная, чем кровь. Его лицо казалось на удивление спокойным, учитывая тот факт, что через грудную клетку этого человека,
— Я знаю и о вас, — продолжал я, — читал ваше письмо Йоханне.
Я уже собирался достать свой телефон и продемонстрировать ему, когда Громов заговорил:
— Там есть кое-что еще… Не только Таркиайнен…
Я снова опустил телефон в карман. Громов что-то проговорил, но я не разобрал и наклонился ближе. Через минуту я понял: он говорил о любви.
— Я сделал это ради любви.
— Что? — переспросил я. — Что вы сделали ради любви?
Громов выглядел так, будто ему не хватало воздуха. Он очень старался обойтись минимумом слов.
— Йоханна. Я хотел, чтобы она поняла, что я все еще ее люблю. Таркиайнен обещал помочь мне.
— Как Таркиайнен мог вам помочь?
Вопрос прозвучал так беспокойно и громко, что, казалось, вызвал эхо в комнате. Слова звучали из самой глубины моей души.
— Йоханна не стала бы меня слушать. Мне был нужен еще шанс.
— Шанс на что?
— Я хотел, чтобы она поняла, что я люблю ее.
— Разумеется. А для того, чтобы показать, что любишь ее, ты обманул своего давнего партнера и коллегу и отдал ее в руки убийцы.
— Таркиайнен обещал, — продолжал Громов хриплым голосом, — что заставит Йоханну понять мое положение. Он сказал, что должен встретиться с ней, потому что у него есть информация о Целителе, которой он готов поделиться с ней только при личной встрече.
Громов говорил полушепотом, выдавливая из себя слова одной очень быстрой, скомканной фразой.
— Таркиайнен знал очень много, — произнес он так, будто только что пробежал длинную дистанцию. — О Йоханне, обо мне, все. Я решил назначить встречу с Йоханной, сказал ей, что держу в руках конец этой веревочки. Таркиайнен должен был поговорить с ней, а потом привезти ее сюда. Здесь мы могли бы поговорить наедине.
Громов замолчал. Создавалось впечатление, что он налетел на стену и пытается восстановить дыхание. Похоже, воздух перестал поступать в его легкие и теперь только выходил оттуда. Ему удалось выдавить из себя еще несколько слов:
— Но вместо этого сюда явился Вэнтинен. И видите, что он сделал со мной.
— Телефон Йоханны, — перебил его я, — вы держали его в руке.
Громов постарался кивнуть. Его глаза закрылись, подбородок дернулся.
— Я должен сказать еще одну вещь, — выдавил он.
Я посмотрел ему в глаза, где сменяли друг друга надежда и отчаяние. Как у человека, висевшего на веревке, которого еще можно спасти, если ослабить петлю. Я ждал невыносимо долго и уже собрался начать поиски телефона, когда Громов снова заговорил:
— Вы не знаете, что при этом чувствуешь.
Я промолчал.
— Вы не знаете, что такое любовь. Вы не знаете, что значит терять любовь, — произнес он, — а потом снова обрести ее.
О чем он говорил? Я молча наблюдал за его блестящим от пота лицом, с которого оказались смыты все краски.