Целитель
Шрифт:
Но Гиммлер не выказал никакой враждебности. На его лице было написано огорчение, удивление и ласковый укор. Не повышая голоса, он сказал:
— Я очень надеюсь, что вы останетесь. Вы мне так нужны.
И потом несколько живее:
— Да поймите же! Если я и помешал вам ехать в Голландию, если я задержал вас в вашем доме, это было сделано только для вашего же блага, из дружеских побуждений. Там не только война, бомбардировки и прочее. Вам угрожает гораздо более серьезная опасность. Наши люди там, голландские национал-социалисты во главе с Мюссертом[24] относятся к вам
Гиммлер остановился на секунду, затем продолжил как бы с сожалением:
— Поставьте себя на их место: они знают, как вы близки к королевскому двору, сплошь набитому евреями, от которых мы должны освободить народ с чисто германской кровью.
Керстен посмотрел на Гиммлера и подумал: «Он в это верит. Он действительно в это верит. Для него королева Вильгельмина, ее семья и правительство — еврейские агенты. И он действительно верит в то, что для голландского народа — такого либерального, не приверженного расизму, любящего свою независимость — его нацисты и эсэсовцы будут освободителями. Ничего нельзя поделать».
Керстену не оставалось ничего, кроме чувства бездонной горечи. Он сказал:
— Я подумаю, но в любом случае надолго в Германии я не останусь.
Выйдя из штаб-квартиры СС, Керстен отправился прямо в представительство Финляндии и заявил, что хочет уехать как можно скорее. Высшие дипломатические чины представительства, с которыми он разговаривал, несколько секунд молчали. По их лицам Керстен понял, о чем они думают. Финляндия только что вышла из ужасной войны. Она вынуждена была отдать России города и территории. Ее оборона была уничтожена, народ обескровлен. Она не сможет выжить без поддержки Германии, и отъездом Керстена они рискуют нажить себе врага в лице одного из самых могущественных людей Третьего рейха.
Полученный доктором ответ подтвердил его предположения.
— Вы — призывного возраста, как офицер и как врач, но для страны будет гораздо полезнее, если вы останетесь рядом с Гиммлером. Ваше настоящее место — здесь, это ваш гражданский долг.
Они были правы.
Как бы ни было сильно отвращение Керстена, в какую бы пытку для него это ни превратилось, надо было остаться.
Глава четвертая. Боевое крещение
1
Итак, к 10 мая 1940 года положение, в котором находился Керстен, было следующим.
Его родина — Эстония — была аннексирована Советской Россией, против которой он сражался в 1919 году. Там ему грозила смертельная опасность.
Страна, которую он выбрал, — Голландия — была захвачена войсками гитлеровской Германии, а голландские нацисты хотели его убить.
Страна, которая приняла его когда-то, — Финляндия — была для него закрыта, потому что самые высшие чины приказали ему продолжать лечить рейхсфюрера СС.
Керстен оказался прикованным к Гиммлеру. Он сразу ощутил всю тяжесть своих цепей.
Пятнадцатого мая Голландия и Бельгия были полностью оккупированы. От имени Гиммлера Керстену велели собирать вещи.
Назавтра рейхсфюрер собирался уехать в зону боевых действий и желал, чтобы его сопровождал его личный врач. Он не был болен, но во время
Специальный поезд Гиммлера, составленный из спальных вагонов, салон-вагонов и вагонов-ресторанов, был настоящей передвижной штаб-квартирой. У всех служб, которыми командовал рейхсфюрер, — гестапо, СС, разведка, контрразведка, управление оккупированными территориями — здесь были кабинеты и персонал высокого ранга. За ними по пятам следовали голод, пытки, смерть, охотники за людьми.
Поезд остановился во Фламенсфельд-ин-Ватерланде, оттуда Гиммлер, его приспешники, подручные и палачи расползались во все стороны. Керстен видел, как образуется эта жуткая паутина, но был вынужден лечить Гиммлера и слушать его ликующие речи.
Для доктора, несмотря на его умение владеть собой, настало тяжелое время. Только поражение Германии могло его избавить от этой психологической каторги. Он очень надеялся на Францию. Она, конечно, пошатнулась под первыми ударами, и теперь по ее прекрасным дорогам под изумительным весенним небом ехали танки со свастиками. Но Керстен живо помнил войну 1914 года. Тогда немцы тоже считали себя победителями, но потом были и Марна, и Верден[25].
Увы, эта надежда испарялась день ото дня. Керстен тщетно пытался заткнуть уши и не слушать новости, но он не мог отрицать очевидного: гитлеровские армии продвигались вперед с ужасающей легкостью.
Утром, войдя в купе спального вагона, которое занимал доктор, Гиммлер предложил ему:
— Дорогой господин Керстен, поезжайте со мной, посмотрите, как мы бьем французов.
Мало что могло вызвать большее негодование Керстена, но он ответил:
— Благодарю покорно, но французское правительство не даст мне визу.
Гиммлер захохотал:
— Визы во Францию теперь выдает не французское правительство, а я. Поехали!
Керстен слегка покачал головой:
— Я не военный человек и не хочу видеть горящие города.
— Война необходима. Фюрер так сказал.
Ответ был коротким, автоматическим. Но после этого Гиммлер сразу ушел и свое предложение больше не повторял. Его опять мучили спазмы, и облегчить его состояние могли только руки Керстена.
Наступил июнь — солнечный, лучезарный. Никогда еще на сердце у Керстена не было так тяжело. Он понимал, что Франция побеждена. Даже если не говорить о том, какие последствия это влекло лично для него, он глубоко страдал, думая о стране, на языке которой его мать говорила как на родном, посол которой был его крестным отцом, о стране самой утонченной культуры, самого возвышенного гуманизма и самой гордой свободы. Ему казалось, что свет, озарявший мир, погас.
Каждый день в вагоне-ресторане, где обедали офицеры штаба Гиммлера, Керстен был вынужден терпеть возлияния по случаю победы, помпезные или грубые тосты, хриплые завывания, прославляющие победу над Францией. Так любивший хорошо поесть, он был не в силах проглотить ни крошки.
Положение Керстена усугублялось еще и тем, что окружение Гиммлера было настроено по отношению к нему весьма враждебно. Когда он входил в вагон-ресторан, то офицеры перешептывались, даже не давая себе труда понизить голос: