Целитель
Шрифт:
— Этот неизвестный докторишка… Этот треклятый штатский… Этот финн…
— Он вхож к Гиммлеру как и когда захочет, а для нас самые строгие правила.
— Он был при голландском дворе, это друг наших врагов. Еще вчера он сказал: «Королева Вильгельмина — воплощенная честность», хотя она предала немецкое дело и теперь обретается у английских евреев, а они ей платят.
Однако в вагоне-ресторане был один человек, который явно не разделял всеобщего оживления. Чин у него был самый скромный — он был всего лишь младшим лейтенантом, но должность занимал очень важную — он был личным секретарем Гиммлера.
Ниже
Поскольку у Брандта болел живот, Гиммлер прямо в поезде попросил Керстена его полечить. Поэтому Брандт и Керстен часто виделись.
Поначалу они были очень осторожны друг с другом. Находясь среди людей, основным занятием которых было травить, преследовать и искоренять любое инакомыслие по отношению к национал-социализму, где доносы были обычным делом, надо было взвешивать каждый шаг, если собеседник не был хорошо знаком. В подобного рода разговорах интонации, молчание, взгляды и намеки значили больше, чем слова.
Вот так, постепенно, познакомились друг с другом Брандт и Керстен — двое, не потерявшие человечность среди своры фанатиков и беспощадных карьеристов. В результате Брандт предупредил Керстена, что многие приближенные Гиммлера, особенно те, кто руководил гестапо, предостерегали рейхсфюрера по поводу доктора. Ему сообщали о том, что Керстен был печален в эти триумфальные дни, его обвиняли в том, что он равнодушен к гитлеровскому учению. Про него даже говорили, что он шпион и секретный агент.
Керстен сообщил об этом Гиммлеру в наиболее выгодный момент — во время одного из перерывов в сеансе лечения.
— Я заметил, что в вашем окружении меня ненавидят, — сказал он Гиммлеру, растянувшемуся на кушетке своего купе.
— Это правда, — ответил тот.
— И я думаю, что они вам докладывают обо мне, — продолжил доктор.
— И это правда, — сказал Гиммлер, пожав слабыми худыми плечами, и добавил: — Они все идиоты — не могут же они подумать, что меня можно обмануть!
Гиммлер немного приподнялся на локтях:
— Я знаю людей. И я вижу, что вы делаете для меня все возможное, и, что бы мне о вас ни рассказывали, я вам признателен, я вам доверяю и считаю вас своим другом.
Таким образом, инцидент был исчерпан, но ни гарантированная Гиммлером безопасность, ни дружеские отношения, которые начали завязываться с Рудольфом Брандтом, не могли избавить Керстена от грустных мыслей и рассеять подавлявшее его чувство одиночества. Ему необходимо было вновь увидеть знакомые места, обрести старых друзей, с которыми он мог бы разделить свою печаль. Берлин был далеко, однако Гаага — совсем рядом, в нескольких часах езды на машине. Поездка туда никак не могла помешать ежедневным сеансам лечения. Во время очередного сеанса массажа Керстен сказал Гиммлеру:
— Я очень хочу съездить посмотреть, в каком состоянии мой дом. Моя прекрасная мебель, дорогие картины — все осталось там. Одного дня мне будет совершенно достаточно.
Но Гиммлер, несмотря на дружественное отношение к Керстену или как раз благодаря ему, остался непреклонен:
— Ничего нельзя поделать, голландские нацисты шлют мне обвинение за обвинением по вашему поводу. Вы были личным врачом и добрым знакомым принца Хендрика, мужа королевы Вильгельмины. Вы все еще поддерживаете контакты с теми членами королевского двора, которые остались в Нидерландах. Наконец, мое хорошее отношение к вам сильно раздражает наших людей: они считают опасным то обстоятельство, что рядом со мной находится человек, который сохраняет подобные связи и, ко всему прочему, пользуется некоторой свободой, поскольку является финским гражданином. Нет, господин Керстен, подождите, пока страсти улягутся.
Пришлось смириться и жить в этом проклятом поезде.
Чтобы не видеть все время только рельсы и станционные здания, Керстен начал гулять по окрестностям. Чтобы бороться с вынужденной праздностью, он завел дневник, а чтобы время шло быстрее — стал пользоваться личной библиотекой Гиммлера, которую тот с готовностью предоставил в распоряжение своего врача.
Так Керстен сделал открытие, которое привело его в изумление. Все книги хозяина СС и шефа гестапо имели отношение к религии. Кроме великих пророческих озарений, таких как Веды, Библия, Евангелие и Коран, там были либо немецкие, либо переведенные с французского, английского, греческого, латыни и иврита толкования и комментарии, теологические трактаты, мистические тексты и работы по юридическому статусу церкви во все времена.
Когда Керстен ознакомился с содержанием библиотеки, он спросил Гиммлера:
— Вы же мне говорили, что настоящий национал-социалист не может принадлежать ни к одной из конфессий?
— Конечно, — сказал Гиммлер.
— А как же это? — опять спросил Керстен, указав на полки полевой библиотеки.
Гиммлер искренне рассмеялся:
— Нет-нет, я не обратился ни к какой вере. Все эти книги — просто-напросто для работы.
— Я не понимаю, — сказал Керстен.
Гиммлер вдруг посерьезнел, лицо его приобрело восторженное выражение, и даже прежде, чем он заговорил, Керстен понял, что тот собирается произнести имя своего кумира. Он сказал:
— Гитлер поручил мне очень важную задачу. Я должен подготовить новую национал-социалистскую религию. Мне нужно написать новую библию — священную книгу германской веры.
— Я не понимаю, — повторил Керстен.
Тогда Гиммлер сказал:
— Фюрер решил, что после победы Третьего рейха нам нужно уничтожить христианство во всей великой Германии, то есть в Европе, и на его руинах создать новую германскую веру. Она сохранит понятие бога, но очень смутное и туманное. А Гитлер займет место Христа как спаситель человечества. Миллионы и миллионы людей будут призывать Гитлера в своих молитвах, и сто лет спустя никто не будет знать иной религии, кроме новой, и она просуществует еще многие века.