Цена моей одержимости
Шрифт:
Я даже дверь оставила чуть открытой. Долго под душем стояла, потом ходила по комнате абсолютно голая. Какая-то темная сторона души хотела вновь его увидеть, ощутить его руки по всему телу. Поцелуи, ласки. Услышать пошлые слова вперемешку с приказами.
Да ты, Задорожная, точно сбрендила. Сначала шарахалась от него, как черт от ладана, а теперь жаждешь новой встречи. Похоже, кому-то стоит мозги проверить.
Глупые… Глупые мысли… Надеваю шелковую пижаму, выбрав ее из многочисленных покупок Тимура. Залезаю на кровать и укрываюсь практически с головой одеялом.
Чувствую
Белое помещение. Стены. Потолок. Пол. Чьи-то громкие голоса, режущие слух. Мое имя. Меня кто-то зовет по имени. Громко, протяжно, все больше приближаясь. Чувствую на запястье жесткую хватку. Вижу синий маникюр с блестками. Женщина тянет вперед, дергает как тряпичную куклу. Хочу вырваться, оказать сопротивление. Оттолкнуть эту незнакомку, ухмыляющуюся белоснежными зубами.
— Пустите! — беззвучно, глотая буквы. — Я не пойду!
Меня не слышат. Не реагируют. Не удерживают, но что-то не дает мне выбраться. Давит на плечи, вынуждая упасть на колени. Из-за чего воздух вышибают из легких. Трудно дышать. Крик застревает в горле.
Все тело пылает в агонии. Сердце барабанит как бешеное, с каждым ударом бьется об грудную клетку. Резкая боль внизу живота заставляет рухнуть на пол и принять позу эмбриона. Очень больно. Адски. Как будто режут раскаленным железом. На живую. Сдирая огромные кусочки кожи. Сильнее сжимаю ноги, которые охватывает странное тепло. Трогаю себя руками.
Кровь. На пальцах. Руке. На полу.
Она повсюду. Кажется, будто все в комнате ею окрасилось. Как будто тону в этом океане крови. Стальной запах, смешанный с чем-то более неприятным. Проникающим внутрь. Убивающим все. Отравляющим каждую клеточку. Забирающую душу. Куда-то вдаль. Туда, где никого и ничего нет.
Пустота. Черная, мерзкая, вызывающая страдания.
Перед глазами все расплывается. Оказываюсь в какой-то невесомости. Парю над землей. Резко падаю на холодный стол. Яркий свет слепит глаза. Жмурюсь, стараясь разглядеть все вокруг.
Стерильная операционная. Туда-сюда снуют несколько человек в белых халатах. Переговариваются, показывают на меня пальцами. Что-то достают из небольшого чемоданчика. Хирургические предметы. Много, разных размеров.
— Нет! Не надо! — снова слова растворяются в воздухе.
Не понимаю, что кричу. Чье-то имя. Громко, захлебываясь в слезах.
Руки тянут в разные стороны, чем-то крепят. Ноги сами по себе разъезжаются. Боль. Дикая. Невыносимая. Еще сильнее, чем была. Не могу ее выносить. Терпеть нет никаких сил. Лучше умереть. Покинуть этот мир. Стать невидимой оболочкой. Просто воспоминанием для всех вокруг. Сейчас. Навсегда. На веки вечные.
— Алиса! — голос издалека, так не похожий на шепот столпившихся передо мной людей. — Алиса, мать твою!
Еще громче. Где-то совсем близко ко мне. Фигуры дергаются, когда кто-то вламывается в помещение. Испаряются. Меня никто не держит. С болью я уже свыклась. Она мне стала родной.
— Алиса, просыпайся! — мужские руки встряхивают. — Открывай глаза, Задорожная! Ну же… давай.
Спина отрывается от стола. Голова дергается, словно держится на одной единственной ниточке. Полнейшая прострация. Вакуум, откуда нет выхода. Точка не возврата.
— Алиса!
Щеку обжигает резкая боль. Майка липнет к мокрому от пота и… воды телу. Не могу открыть глаза, словно кто-то клея в них налил. Руками шарю по простыне. Ноги упираются во что-то мягкое, судя по всему живое.
Не могу понять, где я. Кто со мной. Словно в другой реальности нахожусь. Далеко-далеко…
— Алиса!
Еще одна пощечина приводит в чувство. Развеивает густой туман в моем подсознании. Открываю глаза и оглядываюсь по сторонам. Это уже не сон. Реальность. Рядом Тимур Воронцов, обнимает меня за плечи и убаюкивает как маленького ребенка.
— Мне… я… — горло саднит, будто несколько часов беспрерывно кричала.
— Тебе кошмар приснился, — в голосе столько беспокойства, и даже нежности, что я теряюсь, не могу найти подходящих слов. — Ты так сильно кричала, что я в своей комнате услышал. Хорошо, что не спал, иначе тебя бы некому было разбудить.
Руки гладят спину, прижимают голову к голой груди. Хочу заплакать, выплеснуть все накопившееся, но в глазах как будто песок насыпали. Сухо. Низ живота все еще тянет от легкой боли, напоминающей раскаленное ржавое железо, проникающее внутрь. Всю трясет, как при сильной лихорадке. Тело ломит. Внутренности горят. Последствия агонии.
— Это все…
Господи, пусть он не станет задавать вопросы. Что мне ему ответить? Как объяснить свое самочувствие? Да и захочет ли он меня слушать? Вдруг в свойственной ему манере посмеется, унизит, на место укажет?
Нет-нет! Говорить не стану. Никогда! В одиночку пережила все эти ужасы, значит, и воспоминания ни с кем не разделю.
— Что тебе снилось? — так мягко, словно ему и, правда, интересно.
— Ничего… ничего особенного.
— От этого твоего «ничего особенного» так не орут, — отодвигает от себя, в глаза заглядывает, по лицу взглядом голубых глаз пробегает.
Не ищите, мистер Воронцов, там чего-то важного. За годы жизни в Америке я научилась скрывать свое горе и переживание.
— Обычные монстры, — первое, что приходит в голову. — Чудовища, затянувшие на самое дно, — равнодушно пожимаю плечами, стараясь не выдать себя. — Тебе это будет не интересно, — как можно холоднее, снова шипы свои выпуская. — Просто забудь, Тимур.
Смотрит на меня обеспокоенно, как раньше, как пять лет назад. Но уже через секунду выражение его лица меняется. Маска безразличия занимает свое почетное место. В воздухе чувствуется жесткость и злоба. На меня.