Цена ошибки некроманта
Шрифт:
— Мне непонятно, как он понял, где надо искать и что именно? — хмуро возразила я. — Ну смотри, он ведь считал старика психом. Изменить мнение, просто прочитав вот это? — я выразительно взмахнула тетрадью. — По-моему, он бы открыл и закрыл эти папки не читая. Ну глупо же пытаться разобраться в бреде старика с диагнозом!
— Во-первых, мы всё-таки не можем поручиться, что из вещей Виста ничего не пропало, — возразил Блак. — Это, конечно, сомнительно, потому что незаметно забрать их из купе и не наcледить было практически невозможно, но вероятность существует. А во-вторых, никто не знает, о чём именно они говорили в ту единственную встречу, — напомнил он, бросив на меня задумчивый взгляд. — Да, редактор сказал — чушь, и Вист наверняка тогда посчитал это чушью. Но вдруг Кущин рассказал нечто такое, на что Вист после его смерти взглянул под другим углом? Например, назвал имя этого пациента, рассказал его историю, сообщил, где и как увидел его и сделал эту новую запись. И это открытие вполне тянет на обнаружение главы секты, о котором он говорил горе-кoлдуну.
— Звучит убедительно, — согласилась я.
— Дальше. Я почти уверен, что убийца встретился с Вистом в Фонте. Это отлично объясняет, откуда он вообще узнал о существовании журналиста, как успел подготовить преступление, которое совсем не похоже на спонтанное, и почему журналист так внезапно сорвался в Клари. Он же здорово переплатил за купе первого класса, а с деньгами у него было не так уж хорошо, мог бы подождать несколько часов до следующего поезда.
— Полагаешь, они поехали вместе?
— Скорее всего. Вист был весьма охоч до лёгких денег и не брезгал шантажом, а шантажисты редко хорошо заканчивают. Думаю, он вполне мог купиться на щедрые посулы своего будущего убийцы. Ну, скажем, журналист получает крупную сумму и оставляет эту историю в покое, или как-нибудь приукрашивает её, или хотя бы опускает биографические подробности. А деньги дома, в Клари, убийца не доверяет банкам. И Вист радостно бежит покупать единственный дорогущий билет, а его новый друг спешно готовит убийство.
— Тогда остаётся самый главный вопрос: что же такого в этом чудесном исцелении, если ради своей тайны он готов убивать? Ну не секта же, в самом деле!
— Вопрос, да. Надеюсь, выясним. Посмотри, может, там ещё что-нибудь интересное в этой папке есть? Или в тетради.
В тетради, на обратной её стороне, нашлась единственная быстро написанная фраза загадочного содержания. То есть буквы все были знакомыми, отдельные слоги и связующие — тоже, а общий смысл ускользал. Два утверждения, противопоставленных друг другу союзом «или», и знак вопроса в конце, выдающий неуверенность, — вот и всё.
— Значит, как приедем, первым делом к Виту, пусть переводит, — решил Блак. — Терминологию-то он точно знает, а что не знает — по справочникам найдёт. Всё, бoльше ничего?
— Наоборот, тут вон целая стопка каких-то листов, явно очень важных, но я не буду даже пытаться это понять.
— Опять медицина?
— Нет, ты знаешь, по-моему, это больше похоже на физику с электричеством, буквы знакомые, — рассеянно отозвалась я, отставив на вытянутой руке листок, испещрённый многoэтажными формулами и мелкими рисунками с прихотливо направленными стрелочками. — Жалко его, — сообщила со вздохом через минуту, аккуратно складывая все записи обратно в папку.
— Кого из? — уточнил Адриан.
— Кущина. Талантливейший человек был, умный вон, я тут только отдельные буквы понимаю, а это явно он написал, и считал — тоже он. И такая судьба… Сначала семью так трагически потерял, потом головой помутился и лишился любимой работы, а потом еще нелепая жестокая смерть, от рук грабителей.
— А, его… Ну да. Печальная история.
— Преждевременная, насильственная смерть это всегда очень грустно, но в таких случаях особенно. И еще обидно.
— В каких случаях?
— Когда умирает тот, кто делал чтo-то очень хорошее и большое и мог бы сделать ещё. Особенно врачи. Помню, у меня была история, пара уродов в подворотне за горсть мелочи и несколько купюр зарезала замечательного хирурга, золотые руки у мужчины были. Сотни, даже тысячи жизней спас. И тут эти. Так тошно на них смотреть было, — я поморщилась. — Ни капли раскаяния. Я головой знаю, что каждая жизнь ценна и закон трактовать из личных предпочтений нельзя, но когда таких видишь, приходится себе об этом постоянно напоминать. Вроде бы и то был человек, и вот эти — люди. А какая разница…
— Надеюсь, тебе не пришлось отпускать их за недостаточностью улик? — покосился на меня Блак.
— Да нет, им по полной вышло, — отмахнулась я. — Один пытался, правда, под дурачка косить, но менталисты выдали заключение — здоров. И это особенно противно, с сумасшедшего-то какой спрос. Хотя мне знакомый судебный менталист рассказывал, у них негласное правило есть: презумпция нормы. сть какие-то сомнения и разногласия? Значит, нормален. Можно протащить по самой границе статистической нормы? Значит, нормальный, и пусть отвечает по полной. К ним же отправляют на освидетельствование исключительно пo тяжким статьям, если нет совсем уж откровенных предпосылок или требования какой-то из сторон.
— Чтобы наказания не избежали?
— Не столько это, сколько… В спецлечебницах же тоже менталисты работают. Так что нечто вроде цеховой солидарности: меньше грязи отправлять коллегам, тем и откровенных психов хватает. Только ни один менталист в этом, конечно, на трезвую голову не сознается.
— То есть тебе признался на пьяную?
— Ну… они тоже люди, — я пожала плечами. — И прокуроры. И даже адвокаты. Было у нас шесть лет назад дело серийного насильника и убийцы. Шестнадцать эпизодов, и это только доказанных. Столько грязи, тaк мерзко… Одно только утешало: такое дерьмо даже в уголовной судебной практике редко встречается. Но мне особенно государственного адвоката жалко было, девушка моложе меня, и не откажешься, а ей с этим приходилось общаться. Когда я приговор зачитала и этого конвой увёл, я что-то закопалась, и адвокат у меня что-то спросить хотела, уже не помню. А прокурор там хороший мужик был, опытный, он уже сейчас на пенсии… Так он на нас с ней посмотрел, с менталистом переглянулся, и они нас под локотки взяли и «лечиться» повели в комнату отдыха для менталистов, у них есть своя в здании суда, хорошо экранированная, «тихушкой» называется. Я вообще спиртное редко пью, но тогда набралась без малейших угрызений совести. Извини, — я запоздало смущённо улыбнулась. — Меня редко накрывает о работе вспоминать, но когда накрывает — обычно всерьёз.
— Тебе не за что извиняться, — возразил Блак, бросив на меня странный нечитаемый взгляд. — Сейчaс было очень… уместно. Хороший повод задуматься.
— О чём?
— О жизни, — отозвался он. — Да ладно, не бери в голову. Давай лучше о чём-нибудь более жизнерадостном, а то ты совсем загрустила. Лучше что-нибудь забавное расскажи, не может же его не быть.
— Ну почему, хватает…
И до конца пути мы попеременно травили забавные байки из практики, я из судебной и студенческой, Адриан — из времён учёбы в спецшколе, из жизни Клари и, чтo удивительно, из служебных будней у Разлома. Я даже начала понемногу верить, что там действительно, как и говорил Дан, не так уж страшно. Впрочем, постоянно бояться никакая психика не выдержит, на войне люди тоже шутят и дурачатся.