Цена ошибки
Шрифт:
А тем временем в пяти километрах восточнее разворачивались в боевой порядок первые части шестой Львовской орденов Ленина и Суворова Краснознаменной гвардейской мотострелковой дивизии. Эта дивизия хоть не имела такое устрашающее название "Ад на колесах" (Hell on weels) и грозную эмблему, но зато имела гораздо более громкую боевую историю.
Шестая мотострелковая ведет свою историю от восемьдесят второй стрелковой дивизии, сформированной в Пермской области в 1932 году. В 1939 году дивизия участвовала в разгроме японских захватчиков на реке Халхин-Гол. За проявленные в боях личным составом доблесть и мужество шесьтсот первый стрелковый и восемьдесят второй гаубичный артиллерийский полки дивизии были награждены орденом Красного Знамени (17 ноября 1939 года); почти две тысячи ее воинов удостоены орденов и медалей, а двое — звания Героя Советского Союза. К началу Великой Отечественной войны дивизия именовалась восемьдесят второй мотострелковой дивизией и дислоцировалась в городе Баян — Тумен (Монгольская Народная Республика). В октябре 1941 года была переброшена под Москву и включена в состав пятой армии Западного фронта. Едва выгрузившись из эшелонов, дивизия вступила в бой с немцами, рвущимися к Москве, 26 октября на можайском направлении и смогла остановить противника на своем участке обороны. 17 декабря 1941 года началось контрнаступление правого и левого крыла Западного фронта и дивизия во взаимодействии с другими соединениями армии участвовала в освобождении городов и населенных пунктов Дорохово, Можайск, Бородино, Вязьма. За проявленные в боях личным составом отвагу, стойкость и героизм была преобразована в третью гвардейскую мотострелковую дивизию (17 марта 1942 года). Это было первое забайкальское соединение, получившее звание гвардейского. С мая 1942 года до июня 1943 года в составе
Пару дней назад Леху Мельникова вся эта торжественная история мало интересовала. Вернее, интересовала, поскольку, насколько можно было написать красивым шрифтом полное название шестой гвардейской мотострелковой в его дембельском альбоме. Вообще-то он должен был стать дембелем еще год назад, но командир шестьдесят восьмого гвардейского танкового полка, уговорил его остаться на год сверхсрочной службы. Комполка очень не хотелось расставаться с отличным механиком-водителем, а Леха был настоящим мастером своего дела. Вот уже третий год он сидел за рычагами "чайки" — так в первом батальоне называли танк комбата и ни разу не облажался. А дембельский альбом Лехи был настоящим произведением искусства. С первой страницы смотрел сам старшина танковых войск Советской Армии Алексей Леонидович Мельников, в парадной форме, на фоне знамени дивизии. Такое фото ему сделали совершенно официально, как отличнику боевой и политической подготовки, когда вручали погоны старшины год назад. А вот остальной альбом представлял собой восхитительно-жуткую смесь редких фотографий, вырезанных из открыток и журналов аппликаций и рисунков. Особенно потрясал один, выполненный на развороте альбома. Там был изображен его Т-54АК, со сползающей гусеницой, в пробоинах от попаданий снарядов. Весь экипаж, торчащий изо всех люков танка, тоже был довольно колоритен. Кто-то отстреливался из рогатки, кто-то из детской плевательной трубки. Офицер, высунувшийся из командирского люка (и очень похожий на "батю", как все называли комбата-один), ловил подлетающую реактивную гранату сачком для бабочек. Сам Леха, высунувшись по-пояс из люка мехвода, гигантским консервным ножом вскрывал вражеский танк, в котором легко узнавался американский М48. Со всех сторон к несомненно геройскому Т-54 тянулись синие стрелки, на которых были написаны фразы типа: "танковый взвод бундесвера атакует с левого фланга"; "американская мотопехотная рота заходит с тыла" или "спереди вражеская артиллерийская батарея". А над всем этим Лехиным творчеством аккуратным чертежным шрифтом был выведен девиз: "Гвардия не сдается!" С этим шрифтом была особая история. Леха отучился два года в Тульском механическом институте, но не смог сдать четвертую сессию и вылетел, а через три месяца он уже трясся в общем вагоне среди таких же бритых наголо лопоухих пацанов по железке в ГДР. Когда, после учебки в Бернау, он попал в танковый полк мехводом, в штабе полка обнаружили, что новобранец умеет быстро и красиво писать чертежным шрифтом и даже тушью, все-таки два года черчения на машфаке Тульского механического института не прошли даром, то очень захотели забрать Леху писарем в штаб. Но Леха уперся, ему уже очень понравилось водить танк. Штабные уже собрались приструнить строптивого новобранца, но тут начался Берлинский кризис и два батальона убыли из казарм на полигоны, где рассредоточились в готовности N1, а один вообще несколько дней стоял в Берлине на линии строящейся Берлинской стены с заряженными орудиями напротив американских танков. А Леха подменил внезапно заболевшего мехвода "чайки" и очень хорошо показал себя, особенно когда батальон по внезапному приказу командования двадцатой гвардейской армии форсировал Нейсе, по дну, с приборами ОПВТ-1. И тогда, когда батальон только вернулся в казармы, уже уперся "батя". Когда адъютант командира полка, зайдя в боксы, поставил злого и не выспавшегося Леху по стойке "смирно", начал "чморить" его прямо возле еще горячего танка, в боксы вошел комбат. И следующие десять минут танкисты с удовольствием наблюдали, как комбат с выдумкой и расстановкой материт уже стоящего по стойке "смирно" лейтенанта, с которого мигом сошел весь лоск. С тех пор "штабные" затаили на Леху обиду, но ему было плевать — "батя" ему прямо сказал, что его в обиду не даст, пока он, Леха, механик-водитель его танка. Адъютант правда, попробовал пожаловаться комполка на "не соответствующее образу советского офицера поведение командира первого батальона", но этим сделал самую кардинальную ошибку в своей жизни. Срок совместной службы комбата-один и комполка приближался к сроку жизни этого лощеного, но недалекого летехи. И поэтому он уже через месяц ехал на новое место службы, в Забайкальский военный округ, заливая водкой свою печаль по поводу неудачной карьеры в ГСВГ. Сам же Леха отнесся к этим событиям философски. Он только сейчас, спустя год, после того, как остался на сверхсрочную, стал задумываться, что ему делать дальше. "Батя" настойчиво намекал на продолжение военный службы, но для Лехи это был тупик. Не может же он вечно быть командирским мехводом? А карьера офицера, которую надо было начинать с лейтенанта, даже с курсанта третьего курса (вроде бы два года в Тульском механическом должны были зачесть), ему сильно не нравилась. Уж больно бесправным существом надо было быть в начале этой карьеры. Может восстановиться после службы в механическом? Но очень сложно там учиться, да и Лехины друзья, Боря Грибанов и Саня Савичев, с которыми он два года жил в общаге в одной комнате, уже закончили институт. Отец Лехи, горный мастер в Богородицке, маленьком шахтерском городке Тульской области, советовал восстановиться в механическом и сразу перевестись в горный институт. Этот вариант Лехе нравился больше всего, горные инженеры в его городке были уважаемыми и обеспеченными людьми.
Но сейчас все эти довоенные мысли были Лехой аккуратно задвинуты на задний план, дембельский альбом остался в казарме, под Бернау, а сам Леха предельно внимательно вел свой танк по рокадной дороге N4, подъезжая к Гифхорну, еще утром захваченному поляками. Пройдя Гифхорн, шестьдесят восьмой танковый полк, должен был глубоким охватом слева, заходя левее дороги L188, обойти с юга американские силы возле Целле. В это время десятый отдельный танковый батальон вместе с подошедшим мотопехотным полком польской второй Варшавской механизированной дивизии, переброшенным по первому же приказу нового командарма по рокаде N4 от Ильцена, где она готовилась к наступлению на Мюнстер, получил другую задачу. Которая очень сильно не понравилась командиру десятого батальона, подполковнику Кузьмину Михаилу Яковлевичу. Его танковый батальон вместе с поляками должен демонстративными беспокоящими атаками сковать американцев с фронта. Остальные силы поляков и русских еще находились на марше и должны были вступить в бой с ходу, в том месте, где обозначится успех. Подполковник Кузьмин не стал спешить выполнять приказ, тем более такой невразумительный. Он дождался прибытия командира польского механизированного полка на свой КП, наскоро развернутый на северной опушке лесного массива возле Ансбека. Поначалу он намечал развернуть свой КП западнее, в Лахендорфе. Но вместо этого городка разведрота из состава разведбата дивизии, приданная его батальону, обнаружила еще горящие руины, от которых вдобавок здорово фонило. Еще одну радиоактивную плешь, окаймленную по краям дымящимися обломками техники, в которой с трудом узнавались грузовики ЗиС-151 и сто двадцати двух миллиметровые гаубицы, он сам наблюдал к северу от Хоне, на дороге L283, когда его батальон десять минут назад проезжал развилку дорог L283 и L284. По всей видимости, летчикам НАТО утром удалось накрыть несколько артдивизионов или даже целый артиллерийский полк во время марша. Пригласив польского командира в свой БТР, и с облегчением отметив про себя, что тот тоже в звании подполковника, а значит, не будет заморочек со знаменитым польским гонором, он развернул перед ним карту местности вокруг Целле. Но к его удивлению, поляк первым делом вынул из кармана кителя бланк радиограммы, который с кривой улыбкой молча протянул Кузьмину. Подполковник начал читать радиограмму, одновременно сдвигая шлемофон на затылок. Удивляться было чему. Во-первых, новый командарм первой армии Войска Польского, Збигнев Оганович, своим приказом передавал этот самый польский механизированный полк в оперативное подчинение шестой гвардейской мотострелковой дивизии на сорок восемь часов. А во-вторых, комдив шестой мотострелковой уже своим приказом подчинял этот полк уже ему, подполковнику Кузьмину, на это же время. И с этой же целью — "проведением демонстративных беспокоящих атак сковать силы противника к востоку от Целле". Михаил Яковлевич весело посмотрел на поляка и спросил: "Как противника беспокоить будем, активно или демонстративно?". Поляк уныло ответил, что действовать будет так, как прикажет пан подполковник брони, но его полк последние пятьдесят минут проезжал сквозь разрозненные тыловые подразделения двух польских дивизий, восьмой механизированной и шестой пехотной. И, что, судя по всему, от этих дивизий, еще утром успешно наступавших на Целле, больше ничего не осталось. И как может один танковый батальон и один механизированный полк выполнить то, на чем сломались целых две дивизии? Еще было много слов, но Кузьмин, поняв суть, начал пропускать их мимо ушей. То есть, смысл длинной речи польского командира сводился к тому, что его полк состоит поголовно из одних героев и храбрецов, и если прикажут, то все они кинутся на врага, но лично он бы поостерегся. Кузьмин задумался. Явно было ясно, что в таком состоянии от поляка мало толку. И ясно было, что нельзя вот так сразу соваться к Целле, надо дождаться результатов разведки. И заодно дождаться обещанного еще два часа назад корректировщика от авиации. Через десять минут прибыл авиатор, на ГАЗ-69 вместе с радистом, немецкий оберлейтенант. Через двадцать минут пошли донесения от разведки, о боестолкновениях с американской мотопехотой и легкими танками в лесу к северо-западу от Лахендорф на подступах к дороге L282 и об обстреле танками противника мобильной разведгруппы между Гарссенер штрассе и Альферном. Посовещавшись коротко со своим начштаба, Кузьмин приказал поляку:
— Выделить из состава своего полка один мотопехотный батальон и одну батарею самоходных орудий ИСУ-152 для атаки совместно с десятым отдельным танковым батальоном в полосе Опперсхаузен-Лахендорф, исходный рубеж сосредоточения — лесная опушка вдоль дороги L311.
— С оставшимися силами сосредоточиться для атаки в полосе севернее Лахендорф-Беденбостель-Хёфер, вдоль Хёферше штрассе, дороги К34.
— Начало атаки-через час.
Подполковник Генри Болл с облегчением вытер вспотевший лоб. Ну, наконец-то! В его КШМ* на базе БТР М114 вошли два офицера, прибытие которых ему пообещал командир дивизии еще пару часов назад.
*КШМ- командно-штабная машина
— Сэр, четырнадцатый артдивизион прибыл в ваше распоряжение… — начал докладывать майор в измятой и закопченной форме с артиллерийскими петлицами.
— Какого черта? Оборвал его Генри. — Вы должны были еще час назад быть здесь!
— У чертовых штурмовиков комми было другое мнение. На марше нас трижды атаковали эти проклятые "Fresco". Командир дивизиона ранен и отправлен в госпиталь, мы потеряли пять гаубиц М52 и два транспортера с припасами.
— Мой батальон тоже бомбили, шестерка "Мясников", как на полигоне прошлась по колонне, высыпав бомбы нам на головы. Интересно, где эти бравые парни из Air Force? — Произнес второй офицер, в одном звании с Генри
— Потери? Спросил подполковник, уже остывая так же быстро, как и вспыхнул. К черту, все потом, русские вот-вот начнут атаку, он это ощущал каким-то шестым чувством.
— Восемь "Гэвинов"*, три "Матта" и пять грузовиков, все с припасами. Два "Гэвина" было с четырехдюймовыми минометами. Убито тридцать шесть и ранено сорок восемь человек личного состава. Раненые отправлены в тыл.
* "Гэвин" — прозвище бронетранспортера М113 в американской армии. "Матт" — прозвище в Америке военного джипа М151.
— Так, понятно. Командир дивизии два часа назад передал ваши части в мое подчинение. Если вы не знаете, те же красные штурмовики полностью уничтожили штаб командования "А". Поэтому, во-первых, Генри повернулся к артиллеристу, — сколько у ваших М52 боекомплекта?
— Полный БК загружен в самоходки и еще половина осталась в уцелевших грузовиках.
— Разворачивайте свой дивизион, вернее то, что от него осталось, вот здесь. Генри склонился над картой, одновременно подзывая майора к планшету в КШМ. Вот в этом районе, в пригороде Целле, между Кляйн-Хелен и Гарссен. Угол возвышения у ваших игрушек, насколько я помню, целых шестьдесят пять градусов? Так что вы можете заезжать поближе к домам, так и с воздуха вас меньше заметно будет. Что? Какая к черту безопасность местных жителей! Сегодня утром наши ВВС нанесли в пяти милях от города шесть ядерных ударов, какие к черту стекла в домах! Быстрее спускайтесь с небес на землю. Красные вот-вот снова попрут на нас, уже были перестрелки с их разведывательными машинами, мы подбили два БРДМ-1. Это значит, что напротив нас разворачивается свежая механизированная часть, а вы печетесь о стеклах каких-то джерри, которых уже нет! Через двадцать минут ваш дивизион должен быть готов открыть огонь!
Во-вторых, он повернулся к командиру мотопехотного батальона. — Подполковник, выделите взвод из своего батальона на непосредственное прикрытие артиллеристов. И, еще, из самого срочного, секция заправки у вас уцелела? Слава богу, выделите пару заправщиков для моих танков, они все почти пустые. Так, дальше ваш батальон я разбиваю, одна рота отправится в лесной массив на правый фланг, вот сюда, здесь у меня танковая рота и впереди нее развернута часть потрепанного восемьдесят второго разведбата. Эти ребята сегодня с утра работали с нами и им серьезно досталось, так что сильно на них не рассчитывайте, максимум что они смогут — обеспечить боевое охранение, чтобы комми не застали вас врасплох, кстати, столкновения сорок минут назад были и там. И отправляйте туда же свою пару уцелевших самоходных минометов, здесь у нас, на левом фланге останется минометная батарея моего батальона, она сегодня почти не стреляла.
При этих словах все, как сговорившись, посмотрели на юго-запад. Там, на поле, тянувшемся вдоль дороги 191 от Гарссена до самой поймы реки Аллер, еще дымились густо стоявшие подбитые танки Т-54 с польскими орлами на башнях.
— Думаете после такой оплеухи они снова полезут? Удивленно спросил артиллерист. — Я уверен в этом, сказал подполковник Генри Болл. — Майор, а почему вы еще здесь? Занимайте свои позиции, у нас мало времени. — Черт, да его вообще нет! — Закричал Генри, снова заводясь. И, словно в подтверждение его слов, с востока послышался рев почти двух сотен моторов. Танки польского механизированного полка и десятого отдельного батальона выходили на исходный рубеж для атаки.