Цена смеха
Шрифт:
Отставив табурет в сторону, Валентин все же решился подойти к поезду. Но стоило слесарю заступить за предупреждающую желтую линию, как поезд принялся злобно шипеть, словно взбесившийся кот.
– Тьфу ты! – выругался Валентин, отпрыгивая на метр в сторону. – Никак я не привыкну к этим выкрутасам. – Валя оглянулся на всякий случай – не заметил ли кто, и, уже смелее, отправился к вагону.
– Здарова, Валек! – с беззаботным выражением выкрикнула голова машиниста, показавшаяся из открытого окна.
То было веселое и беззаботное лицо с вечно улыбающимися глазами.
Христофор, уже видимо отдышавшись, стоял молча, лишь изредка потрескивая своими бесчисленными механизмами. Валентин завороженно всматривался в надпись, что белой краской растянулась по всей длине вагона. Валентин шел по вдоль, не отрывая руки от холодного металла. Дойдя до дверей, те раскрылись перед ним, тихонько зашипев. Помедлив, Валентин оглянулся: в зеркале белело улыбающееся лицо машиниста. Слесарь кивнул и устремился внутрь.
Машинист Георгий сидел в своем кресле и энергично дергал за рычаги. На приборной панели стояла огромная пиала с кофеем, хотя, по идее, она была предназначена исключительно для супа; тут же располагалась пепельница с недавно прикуренной сигаретой. Кабину украшали многочисленные фотокарточки красивых девушек в не менее красивых платьях. А в самом углу рубки пылился шлем летчика-истребителя, белым маркером на котором, корявым подчерком зияла старательно выведенная надпись «Божественный ветер».
Георгий был, как всегда неудержим. С папиросой, зажатой промеж ровного ряда желтоватых зубов, он преследовал вражеского летчика. Или же наоборот – уходил от погони.
Не оборачиваясь, пилот велел напарнику становиться рядом. Отыскав глазами шлем, Валя нацепил его и пристроился рядом с летчиком.
– Крутой попался гад! – в сердцах зло выговорил фантазер, выплюнув, мешающий маневрам, окурок. Тот угодил в приборную панель, выбив сноп искр. – Задело! Черт! Валек! Твою же ж… Не стой столбом! Горим же ж!
Второй пилот был готов к подобному повороту событий, потому окурок тотчас же оказался в урне.
Кабина ходила ходуном, перед глазами маячили рычаги, ручной тормоз, ныне назначенный штурвалом, вращался в двух измерениях со скоростью звука.
Какофония продолжалась не долго и вскоре обоим уже надоела эта бессмыслица. Георгий, потухший в один миг с фантазией, хмыкнул, приладил на себе форменный пиджак, усеянный бесчисленным количеством медных значков, и молча вышел из кабины.
Запах его одеколона пронесся густым шлейфом мимо Валька, словно истошный вопль. Слесарь поморщился и вышел следом. Машинист сидел на корточках слева, молча буравя взглядом пространство вокруг себя. Сделав пару крепких затяжек подряд, он резко вскочил, бросая окурок и воскликнул:
– Эх! Напарничек! Как мы с тобой, а! – спустя секунду, фантазера закачало, и он едва успел ухватиться рукой за «Христофора». Гриша продолжал улыбаться, озирая своим бледным лицом все происходящее.
Хорошо ему, – подумал Валя. – Целая эскадрилья друзей. Ну да. Точно. И совершенно никакой связи с реальностью.
Машиниста рвало.
Сочувственно (но не искренне) вздохнув, слесарь похлопал товарища по спине. Тот, не поднимая фонтанирующей головы, поднял руку с выставленным большим пальцем. Хлопнув еще раз того по спине для убедительности, Валя удалился со всякого поля зрения.
Путь его, по обязательствам своим служебным, пролегал в направлении эскалатора. Сбоку, от движущейся вверх-вниз лестницы, скрытой от посторонних глаз, находилась неприметная дверь без какой-либо таблички. На двери висел замок для виду. За дверью был путь, что вел под эскалатор. Именно там и предстоит провести весь день Валентину. Он будет следить за слаженной работой ступенчатой ленты. Лента редко ломается. А если и случается, что-то похожее на неисправность, то Валентин наловчился устранять прямо во время хода.
Сверху доносился людской гул, и слесарь заторопился, снимая бутафорию с петель. Отворив массивную дверь, слесарь напоследок обернулся: успел заметить исчезающий в тоннеле хвост «Христофора». За предупреждающей желтой полосой, прямо у самого края и примерно такого же цвета, остались неприятные следы машиниста. Каждое утро кто-то блюет в одном и том же месте. И зачем? Сумасшедший машинист всякий раз подкидывает свою пищу для размышлений своим же пассажирам. Валентин хохотнул и скрылся в недрах эскалатора. Спустя мгновение до него дойдет зачем. Осенившая мысль невольно заставила относиться к машинисту более уважительно.
***
Здесь внизу, грохот стоял адовый. Валентин поморщился и трирука, угадав собственные мысли, извлекла из рюкзака промышленные беруши и протянула их голове. Нацепив их, Валя облегченно вздохнул продолжая неотрывно глядеть вверх. Поначалу он думал, что зацикленная и от того монотонная работа механизма, гипнотически действует на него. Хоть взгляд и был сосредоточенным. Но вскоре Валентин осознал, что он пытается высмотреть проекции людей сквозь щели меж ступеней.
Нахмурившись, слесарь подошел к парте, выдвинул стул и благополучно на него приземлился. Парта была вся исписана. Матершниной разумеется. В самом ее центре красовалась, пожалуй, единственная более-менее приличная запись: «Сидр лох». Причем полный, подумалось Валентину в тысячный уже, наверное, раз.
Делать было особо нечего. Как всегда. Слесарь улыбнулся этому по обыкновению понимающе грустно и устроился поудобнее за матершинной партой. Он раскачивался на стуле рискуя опрокинуться назад и удариться темечком о наваленный, специально для этого, остроконечный хлам. Валек потер, покрытый грубыми шрамами, затылок и все же убавил угол своего наклона. Над его головой продолжался нескончаемый конвейер людопроизводства. Полоски просачивающегося света оставались неизменными. Хм, спешат куда-то все, – предаваясь философским рассуждениям, подумал Валентин. – Спешат, а сами с места не шелохнуться. Ну правильно! Ходить по движущейся ленте запрещено. Карается штрафом! В общем, сплошной парадокс выходит – все спешат, но торопиться нельзя!