Цена страсти
Шрифт:
– Вечно ты мудришь, Олег, – хмыкнул, заметно подобрев, Шубин. – Не спорю, ты делаешь такие вещи, что... Но иногда ведь можно быстренько и по-простому. Ну невелика ведь птица. Нет, я не против, если это так, как ты говоришь. Это было бы даже круто. Но мне праведник слово не нравится. Просто честный человек. Мол, очернила честного человека, да? Только вот чем её дискредитировать? Ты видел её досье. Девка ничего не скрывает, никаких позорных тайн у неё нет. Там вообще прицепиться не к чему. А организовывать подставы ради какой-то оголтелой девки… пфф… И времени у нас нет. Сольёт нас не сегодня,
– Я сам всё устрою. Завтра ты будешь честным человеком.
– Ну как скажешь, Олег, как скажешь, – расплылся в улыбке Шубин.
Она никогда его не простит. Она его возненавидит. Это Олег понимал с самого начала. Это рвало сердце, но иного выхода он просто не видел. Может быть, если б было хоть немного времени…
Но даже не ненависть его больше всего угнетала – возможно, даже к лучшему, что она его возненавидит.
Ненависть поможет ей пережить их расставание. Ненависть убьёт всё тепло и любовь к нему и избавит Машу от тоски. Так что пусть считает его последней сволочью, пусть ненавидит.
Тяжелее всего становилось от мысли, что он своими руками сделал ей больно. Это мучительно было даже представлять, так мучительно, что внутри всё холодело, но когда он увидел её больные, потухшие глаза, её лицо, искажённое болью… Да он и сам себя после этого возненавидел.
Конечно, Маша его не слышала, не могла услышать и понять. Как такое поймёшь, если не знаешь ту изнанку жизни, которую знал он?
Видеть его Маше было невмоготу, это Олег тоже понимал. Видеть его сейчас для неё – всё равно что свежую рану солью посыпать. Только и оставлять её такой страшно.
Она сказала, что со студентами у неё теперь разлад. Он видел снимки, смотрел видео с митинга – эти студенты взирали на неё как на идола. Особенно один. Этот же парень испепелял взглядом мужика, посмевшего приобнять Машу. Влюблён, догадался Олег. Попросил своих пробить этого парня ещё тогда, сразу после митинга. Не из ревности, как Машу можно ревновать? Ей он верил больше, чем себе. Просто хотелось знать, кто её окружает.
Теперь вот пригодилось. Пацан, конечно, здорово перетрусил, когда Миллер позвонил ему на сотовый и предложил выйти во двор. Но всё же вышел.
– Сядь, – Олег открыл дверь, позвав его в машину.
Парень заозирался по сторонам, топчась на месте.
– Просто поговорим, – вздохнув, добавил Олег.
Тот сел. Правда, сразу же начал городить всякую ерунду, что все знают, куда он пошёл и если вдруг что…
– Успокойся уже, – оборвал его Олег. – Молчи и слушай. Ты сейчас поедешь к Маше и будешь её всячески поддерживать.
– К какой Маше? – облизнув губы, сипло переспросил парень.
– К Маше Чернецкой.
– К Марии Алексеевне? Я? Но я не могу. Я… – он занервничал. – Она и не захочет меня видеть. У нас там… разногласия…
Олег на его бормотание ничего не ответил, просто повернулся и придавил взглядом.
– Ну ладно. Хорошо. Конечно. Но можно я только сейчас поднимусь быстренько домой? Предупрежу родителей…
Миллер подвёз студента к Машиному подъезду.
– Не оставляй её одну, понял? Ни на минуту.
– Понял, – закивал парень и поспешно выбрался
Теперь оставалось поговорить с ректором. Эта история с Гамбургом – отличный повод выпроводить Машу из города, потому что пока он не сделает всё, что задумал, всё равно оставался страх за неё. Сейчас она, конечно, не будет досаждать Шубину, но неизвестно, как всё обернётся потом. Так что лучше пусть её при этом не будет в радиусе тысяч километров отсюда.
С заводом первоначальная схема никак не получалась. На многоходовые красивые операции времени уже не оставалось совсем. Да и Шубин постоянно нервничал, во всех сомневался. Пришлось выбрать самый простой, краткий и бесхитростный путь. Путь, после которого наступит точка невозврата.
Олег с трудом выкроил день, чтобы, не навлекая подозрений, съездить в этот чёртов посёлок.
Дорога туда не то что долгая, но нехорошая, особенно на отрезке, пролегающем рядом с Байкалом. Она петляла по склону крутого холма, оттого следовало ехать осторожно и медленно, чтобы, не дай бог, не занесло. Особенно теперь, когда асфальт заледенел. Лучше всяких предупреждающих знаков о её опасности говорили многочисленные памятные кресты и венки вдоль трассы.
Паламарчук, местный мэр, Миллера не ждал и, увидев, его испугался. Зачастил о каких-то проверках и рисках, о том, что невзирая на эти проверки и риски, он слово держит, но уже даже спать не может, так нервничает…
– Надо расторгнуть договор аренды в одностороннем порядке, – огорошил его Миллер.
– Как это? – сморгнул Паламарчук. – Договор аренды…? Бывшей птицефермы? С вами?
– Именно.
– Но как тогда? Вы же тогда не сможете завод открыть.
– Это и надо.
– Я ничего не понимаю, – хлопал глазами мэр. – Вы же, Олег Владимирович, сами говорили, что надо завод открыть. А теперь не надо?
– А теперь не надо. Я просто не знал тогда всех нюансов.
– Но как же… Нет, договор аренды муниципалитет, конечно, расторгнуть может, но там же неустойка… А Арсений Петрович в курсе?
– Нет.
Это ещё больше обескуражило Паламарчука.
– Ничего не понимаю. Зачем это надо?
– Да понимать, в общем, вам и необязательно. Я просто говорю, как надо поступить. А надо расторгнуть договор аренды.
Паламарчук, который минуту назад вздыхал и охал, вдруг неожиданно легко согласился и даже повеселел:
– Ну и хорошо. Я и сам переживал из-за этой бучи с заводом. Ну, из-за петиции и митингов. Только вот что скажет Арсений Петрович, этого я боюсь.
– А что скажет Роспотребнадзор, не боитесь?
– Тоже боюсь. С самого начала боюсь.
– Тяжело вам.
– Очень тяжело, – охотно согласился Паламарчук. – Но что мне Арсению Петровичу сказать?
– Ничего пока не говорите. Просто озадачьте своих юристов, чтобы те подготовили расторжение.
– А знаете, я даже рад. Да. А то эти, сельчане наши, на меня прямо как на врага народа смотрят. Тут подлавливали сколько раз… Трясут заявлениями, требуют, ругаются… Окна в доме моей матери какие-то скоты выбили. Она же там живёт, в посёлке. И уезжать не хочет. И со мной разговаривать не хочет.