Цена жизни – смерть

Незнанский Фридрих Евсеевич

— Что-то стоящее?

— Нет, сплошная бытовуха.

— Тогда садись с нами, — предложил Грязнов.

Денис, вопреки обыкновению, легко согласился и даже не стал сетовать на жару и ее несовместимость с крепкими напитками, его, очевидно, тоже достало промысловское дело окончательно.

Выпили без тостов, каждый за свое.

В дверь снова постучали.

— Кого-то еще ждешь? — спросил Грязнов.

— У нас все дома, — ответил Турецкий, разливая. — Пусть катятся, у меня сегодня экстренный траурный выходной.

Но стук повторился.

— Сан Борисыч, — раздался из-за двери вкрадчивый тенорок Азарова, — откройте, это Азаров.

— Ну его на фиг, — посоветовал

Грязнов, — поскребется, поскребется — и свалит.

— Да ладно, — Турецкий нехотя поднялся. — Решит еще, что у меня сердечный приступ, начнет дверь ломать. — Он приоткрыл дверь и, не впуская Азарова, предложил: — Давай, Алексей, в другой раз. Зайди попозже, а еще лучше завтра.

Но Азаров все-таки просочился.

— Я буквально на минуту. — Он оглядел присутствующих и заговорщически подмигнул. — Вы продолжайте, Сан Борисович, я тут с секретаршей Сахнова поговорил и, собственно, забежал посоветоваться насчет Долговой.

Грязнов достал из сейфа еще один стакан и, выдув из него пыль, налил коньяка.

— Будешь?

— Не откажусь. — Азаров подтащил к столу еще один стул и уселся, судя по всему, прочно и надолго.

Черт, надо было Славке сказать, чтобы особенно не разглагольствовал, подумал Турецкий. Азаров — лошадка темная, и кому он потом все услышанное побежит пересказывать, неизвестно. Хотя, может, и зря я на него телегу качу… Но Грязнов, судя по всему, и так уже высказал все, что накипело, и заводиться снова пока что не собирался.

Подняли стаканы, Турецкий подбирал тост попристойнее, без перехода на личности, но Азаров его опередил:

— Однажды человек, который кормил обезьян бананами, сказал: «Дорогие обезьяны! Бананов стало мало. Теперь я буду вам давать утром только три килограмма, а вечером четыре». Обезьяны пришли в ярость. «Ну, хорошо, хорошо! — согласился человек. — Я вам буду давать утром четыре, а вечером три». Обезьяны обрадовались. Так выпьем же за разумные компромиссы. — Он лихо махнул свою порцию и на выдохе потянулся за лимончиком.

— Это ты к чему? — подозрительно поинтересовался Грязнов и поставил стакан на стол.

— Это я по поводу сегодняшних выпадов в ваш адрес.

— И ты уже, значит, в курсе, — вздохнул Турецкий.

— Так все в курсе, генеральный же…

— Ты подожди, — прервал его Грязнов, — ты объясни, кто тут, по-твоему, обезьяны, а кто мы?

— Ну вы же сами и объяснили: человек — это мы, а обезьяны соответственно — они. — Он ткнул указательным пальцем в потолок, очевидно имея в виду генерального, кабинет которого располагался двумя этажами выше. — И в жизни всегда есть место не только подвигу, но и компромиссу. А без компромиссов порядок может превратиться в беспорядок, а то и вовсе в дезорганизацию.

— Много ты знаешь о дезорганизации, — хмыкнул Грязнов, но, в какой-то мере удовлетворенный толкованием тоста, все-таки выпил.

— Да, собственно, не слишком, — ответил Азаров, хотя ответа от него никто не требовал, и разлил по стаканам остатки коньяка, без согласования с оставшимися принимая на себя роль тамады. — Я тут книжку одну читал, «Принципы жизни» называется, или «книга для героев».

— Чего-чего?! — переспросил Грязнов.

— «Книга для героев», — с готовностью повторил Азаров.

— А-а-а, — протянул Грязнов, Денис тихо прыснул в кулак, а Турецкий снисходительно посмотрел на коллегу: и это «важняк», детский сад, ей-богу.

А Азаров увлеченно продолжал:

— Так вот в этой книжке очень популярно все объясняется. Если каждая вещь находится на своем месте, каждый человек там, где должен быть, и делает то, что должен делать, — это порядок. Если порядок нарушается, то, как правило, можно сказать, кто нарушитель

и что именно он нарушил, — это беспорядок. А если порядок нарушен, но нельзя сказать, кто именно виноват и что он нарушил, — это дезорганизация.

— А если знаешь, кто виноват, а дотянуться до него — руки коротки, это как в твоей книжке называется? — справился Грязнов.

— Сейчас дойдем и до этого, — пообещал Азаров. — Дезорганизация гораздо страшнее беспорядка. При ней страшно соблюдать порядок. И нестрашно его нарушать. Когда трус отступает один, он производит беспорядок. Когда храбрый наступает один, он производит дезорганизацию. Храбрый не должен наступать один, а трус не должен отступать один. Один воин, например, подбежал к вражеским позициям, отрубил две головы и с ними вернулся. Но полководец распорядился и ему тоже отрубить голову. Поскольку приказа о наступлении не было. Нельзя поддерживать дисциплину, если храбрый будет наступать без приказа. Или сидят, к примеру, в окопе солдаты, ждут начала сражения. Храбрый поднялся и, не дожидаясь приказа, отправился в наступление. За ним другой, третий и все подразделение. Остался в окопе только трус. Он один дисциплинирован и ждет приказа. Но приказа нет, поскольку все уже и так ушли. Как поступить с трусом? Наградить за дисциплинированность или наказать за трусость? Путь от дезорганизации к порядку лежит через беспорядок. Сперва надо превратить дезорганизацию в беспорядок. Затем наказать виновного в этом новом беспорядке. Вернуть картину мира, когда страшно нарушать порядок и не страшно не нарушать. Еще один пример: войско панически мечется во внезапном окружении. Никто не слушает командиров. Влетает полководец на лихом коне и кричит: «Вот он — провокатор! Стой, сволочь!» И рубит пополам первого попавшегося. Все успокаиваются. Восстанавливается дисциплина и боеспособность. И в данной ситуации не важно, что найден не истинный виновник, а правдоподобный на данный момент. Важно, что все у нас получится, за что и предлагаю выпить. — Азаров снова лихо опрокинул стакан и тут же заторопился: — Извините, я должен бежать, важная встреча.

— А ты, собственно, зачем приходил? — опомнился Турецкий.

— Забыл совсем, — Азаров хлопнул себя по лбу. — Я поговорил с секретаршей Сахнова, как вы мне и советовали. Я так понял, что она ему была не просто секретаршей, в том смысле что у них были гораздо более близкие отношения. Естественно, тот, кто пришел на смену Сахнову, привел свои собственные кадры, а от нее избавился. Она на него тут же обиделась и утверждает, что он карьерист, способный спокойно шагать по костям коллег к намеченной великой цели. Дескать, это именно он, а никак не Сахнов имеет дела с наркоторговцами и это он заказал Сахнова, чтобы занять его кресло и чтобы он ему не мешал. Доказательств у нее никаких, разумеется, нет, и вообще, я очень сомневаюсь в том, что она психически здорова. По крайней мере, наша с ней беседа сплошь состояла из истерик и валерьяновых возлияний. А посоветоваться я хотел вот о чем: как вы полагаете, эта фифа Долгова, она действительно ничего, кроме своей науки, не видит и не знает или сознательно нас запутывает?

Турецкий обсуждать этот вопрос откровенно не хотел, он вообще пожалел, что сдал Азарову секретаршу, но хоть в дальнейшем лучше обойтись своими силами. Потому он изобразил крайнюю степень усталости, помноженную на легкое опьянение, и предложил:

— Давай все-таки завтра об этом, ладно?

Азаров легко согласился и убежал.

— А зачем этот Цицерон на самом деле приходил? — задумчиво спросил Грязнов.

— Не понравился?

— Не знаю. Слишком шустрый и слишком молодой.

— Перестань, нормальный парень. Да ты сам небось такой же был.