Ценный подарок (сборник)
Шрифт:
Вот почему собрались все: пожилые люди, которые видели и слышали Мастера, когда он был молод, и девушки и юноши, знавшие его только по имени.
Начало концерта задерживалось. Зал тревожно шумел, а женщина с чистым профилем камеи сохраняла спокойствие мраморной красоты.
Наконец появился Мастер. Он был невысок, одно плечо чуть выше другого, редкие волосы отливали оловянной сединой. Зал вспыхнул аплодисментами. Мастер устало, но повелительно махнул рукой, и все стихли.
Медленно, словно
Не было больше старого усталого человека. Был молодой, прекрасный поэт, проживший за свою короткую жизнь тысячу жизней, испытавший все бури века.
Мастер читал долго. Он оборвал выступление на самой высокой ноте и ушел со сцены. Зал безумствовал, и только женщина с чистым профилем была неподвижна, как статуя.
Женщина и мужчина молча возвращались с концерта. Затем он спросил:
— Правда, это чудо?
— Он старенький и потеет.
И опять они пошли молча.
Вдруг она резко схватила его за руку и потащила к витрине магазина, освещенной мертвенным светом, который почему-то называется дневным.
— Смотрите, — жарким шепотом выдохнула она, — какая сорочка? Прелесть!
Что-то ударило его в сердце.
И опять они пошли молча.
У парадной ее дома свет фонаря вычерчивал чистый профиль камеи. Он не мог оторвать от него глаз.
— Зайдемте ко мне на минутку, — сказала она, — вы же ни разу у меня не были.
Опытный мужчина, он смутился. Он не думал, что с ней можно поступать так, как он поступал с другими женщинами.
— Уже поздно, — пробормотал он.
— Ничего, я живу одна, и мы никому не помешаем.
И они стали подниматься по каменным крутым ступеням старой лестницы.
Потом была ночь.
Расставаясь, она сказала:
— Сегодня мы не пойдем гулять. Приходи ко мне в восемь часов.
На улице холодный косой дождь смыл с него жар прошедшей ночи.
«Как я мог быть с этой женщиной, для которой жалкие тряпки дороже бессмертной поэзии? Нет, я больше не увижу ее никогда», — думал он.
На следующий день около восьми вечера он стоял у парадной ее дома и размышлял:
«А может быть, великие поэты, воспевавшие прекрасных дам, были в плену своей мечты и вдохновения? Может быть, в обыденной жизни это были такие же женщины, как она?»
— Может быть, — громко сказал он и быстро зашагал вверх по каменным ступеням старой лестницы, так быстро, словно боялся, что кто-то опередит его.
Парадокс
Элида Георгиевна, женщина тридцати пяти лет и образцового здоровья, заболела.
Это привело в смятенье ее мужа, профессора математики Константина Константиновича Комарова. Как все мужчины, он был мнителен, и, если у жены случался насморк,
— Не беспокойся, — утешал Комарова его приятель Виктор Павлович Погарский, — с женщинами всякое бывает, они — существа загадочные, нужно только поместить Элидочку в солидную больницу, и, как говорится, порядок на Балтике.
— Может быть, к нам в академическую? — неуверенно сказал Комаров.
Ему казалось, что вообще нет больницы, достойной его жены.
— Ну, нет, — у вас кормят хорошо, а лечат, как ветеринары, годится только Образцовая больница, но как туда проникнуть?
— Можно написать бумагу из нашего института? — робко сказал Комаров.
— Идеализм! — засмеялся Погарский. — Бумаги, ходатайства! Нет, дорогой Костя, они существуют для того, чтобы их прикалывали к «входящим» и «исходящим». Устройство в Образцовую, говоря вашим языком, — одно уравнение со многими неизвестными.
— Не решается, — уныло сказал Комаров.
— Да, для этого ваша математика слаба, а в жизни можно найти решение. Нужны связи.
— У меня нет связей, — почему-то застеснялся Комаров, — разве только специалист по волновой механике член-корреспондент Петр Петрович Собейко и академик Иван Никифорович Домоедов.
— Стоп! — остановил его Погарский. — Академик весит, он может пригодиться как артиллерия главного калибра, но в крайнем случае. На этих академиков рассчитывать нельзя, люди рассеянные. Будем действовать по моей схеме. У меня есть приятельница, абитуриентка в мои жены, у этой абитуриентки тетка — завпродмагом, одинокая женская единица, обожает свою племянницу, то есть мою абитуриентку. У тетки-продмага есть школьная приятельница, кассир в Лучшем театре, куда не может достать билета в первые ряды партера сам завадмхоз Образцовой больницы. Понятно?
— Не понимаю, — смущенно сказал Комаров. — Не понимаю, какие-то личности, говоря нашим языком, из разных рядов: тетка-продмаг, кассир.
Погарский с глубоким сожалением посмотрел на своего приятеля, как смотрит учительница на слаборазвитого ученика.
— Скажи, пожалуйста, — спросил он, — сколько лет было Эйнштейну, когда он сделал свое великое открытие?
— Двадцать семь.
— А тебе?
— Сорок восемь, но при чем…
— При том, что Эйнштейн перевернул мир, не достигнув тридцати, а ты, сорокавосьмилетний профессор, не понимаешь простой задачи. Я даже начинаю думать, не купил ли ты профессорский диплом где-нибудь в Тбилиси или в Ташкенте.