Центр
Шрифт:
Гончаров стоял на две крутые ступеньки ниже Литого, и цилиндр стали, зажатый в квадратном кулаке, покачивался на уровне Юриной переносицы. Покачивался, как метроном, отсекая просвечивающие ломтики, узенькие такие секторы односекундного круга. И не было никакой возможности… ни для чего. Любое движение — намек на движение — вверх, вниз, куда угодно — только бы ускорило взмах… Вспомнилась цитата: «Гений — пролом бытия». Последняя весть из заколоченного мира. Где были Катя, Гончаров, свобода передвижения… и много других странных вещей. Затем — шлюзы отворились, и низины его мира были мгновенно
— Ша! Спокуха! Без пены! — сказал вдруг за спиной Литого кто-то, кого, судя по тембру голоса, звали Витя Карданов.
XX
Им надо было поговорить. Вите Карданову даже и по делу. Поэтому они решили — пока что — пробираться напрямки, то есть как угодно извилистыми путями, но ведущими в конце концов к цели, в новые районы, на восток, в Чертановщину, к Кюстрину. «Поэтому» у них всегда означало «непонятно почему». Вот поэтому и решили.
Гончаров Юра еще не оправдывался. Кардан не наседал. Рано еще было. Не отошел от смертельной истомы ярый кабальеро алкогольных грез. Переминался еще с ноги на ногу — когда стояли в автобусе, — ощупывал себя еще, цел ли, вполне ли и без последствий дал бог во облике кардановском унести ноги и прочее. Бог дал. Не мелочным мужиком себя оказал. Снисходительным. (Для чего вот только? Может, слишком простым ему показалось вот так-то: по виску трубой, и… лети в поднебесье, то есть сверзивайся с громыхающей лестницы год свист и грохот канареек?)
— Ты знаешь, он меня от смертяшки спас. От смертоубойства элементарного, — так, что ли, начнет он объясняться с Катей?
Ну и свиделись… ну хоть так-то.
Решили поехать к Кюстрину, а по дороге и пообсмотреться, пообщупать друг друга. Карданов коротенько канву своего сюжета за последние полгода изложил. Да и Гончар кое-что от Кати слышал.
Карданов Юре опять нравился. Не тем, разумеется, только, что вовремя за спиной Литого появился, как бог из машины, или как черт из коробочки. А сам по себе. В Карданове почему-то не чувствовалось так называемой доброй порции усталости и цинизма. Неизбежно сопутствующих мужчинам, которые чего-то добились (но того ли?), как, например, сам Гончаров, или ничего не добились, как Карданов, или даже никогда и ничего и не добивались, как Кюстрин, но которые — первые, вторые и третьи — обнаружили все ж таки, что время прошло и что на этом обеде добавочной порции никто выдавать не собирается. А Карданов был весел тихой своей, сволочной, неистребимой веселостью, не молод, а все-таки весел, чему радовался — не дурак же ведь в самом-то деле?
Юра тянуть вола не стал, а решил на правах старой дружбы ломить напрямую:
— Ну? Ты до чего-то хоть тут додумался, пока я Чертаново и кандидатскую осваивал?
— В том-то и штука.
— И до чего? «Без денег жить нельзя на свете, нет», до этого? Ля-ля-ля-ля?
— Да нет. Об этом-то ведь не нами придумано — твои басы из пивных как проповедуют, разве они тебе не говорили? В двадцать лет ума нет — и не будет, в тридцать лет жены нет — и не будет, в сорок лет денег нет — и не будет? Ну так со мной то самое, третье, в сорок лет… Так что насчет денег — проехали. А насчет есть-пить всегда хватит.
— А если женщина? Ну вот представь, встретил ты ее: красивую, блестящую, в общем, всю из себя. Не подойдешь же ты к ней: «Я, мол, много книг прочел, и по этому случаю посвятите мне свою молодость и красоту»?
— А где она, такая женщина?
— Это дело случая. Лотерея. Вдруг. А деньги вдруг не сваливаются.
Карданов Юру только ведь что черт знает из чего вытащил, и, естественно, как и всякий спасенный, Гончар начал говорить со своим спасителем достаточно агрессивно. Виктор это почувствовал и потому мудро ушел от этой темы:
— Наверное, Юра, все эти встречи, все это вдруг, да не совсем вдруг.
— Ну а за исключением этого, у тебя как все остальное?
— За исключением чего этого?
— Что тебе не встречаются те, для кого у тебя ничего не запасено?
— Слушай, Гончар, если я насчет твоей Екатерины обратился…
— Да перестань.
— Тебе же вполне должно быть ясно, что никаких прав у тебя по этому случаю не появилось.
— Да, вполне, вполне ясно. Я же из любопытства…
— А, вот это другое дело. Из любопытства — это пожалуйста. Мы же ведь с тобой из любопытства всегда и жили.
— Ну так что?
— Если ты о моем хорошем настроении, то это по тому случаю, что я не Фауст.
— Ха-ха. А что, Мефистофель имеется?
— Если бы он вдруг подошел, я бы отказался.
— Душу продать?
— От второй молодости. Я обнаружил — ну, додумался, дочитался, как тебе будет угодно, в общем, я теперь твердо знаю, что мы тогда жили в уникальное время.
— А ты спроси у нынешних. Чудак. Это же просто свойство молодости. Биология. Для любого — его «т о время» — уникально.
— Это субъективно. И поэтому — не так интересно. А наши «т е годы» объективно совпали с уникальным узловым моментом. Отмеченным. И все остальное — последствия. От того, как т а м тогда все повернулось, — так все дальше и пошло.
— И ты только оттого и весел? Ну пусть даже уникальное. Но мы-то свою львиную лапу не наложили?
— Мы еще тогда и не могли. Но мы хоть тогда были.
— «И только-то»? — как говорит Кюстрин…
— Не хотел бы я сейчас снова стать молодым и глупым. Двадцатилетним.
— Подожди, об этом потом. Сначала объясни, как ты докопался, что наше т о время — уникально?
— А я же никуда не уезжал, чудак. Я просто сидел у окна. А из окна все же видно. Т е времена, потом другие, третьи… Можно же сравнивать…
— Так. Ну а дальше?
— Один раз — т о г д а — мы не наложили лапу. Так получилось. Да и не могли. А если бы мне сейчас Мефистофель снова двадцать подкинул — опять бы не смог.
— А сейчас-то зачем?
— Ты что, ничего вокруг не замечаешь?