Центр
Шрифт:
А шутила она так: «В тебе есть очень много «Пойди сюда», но почти нет «Останься».
Светлая, как те березы… почти экскурсия. Так она и осталась в памяти. В такие места не возвращаются. Не нами проверено. Пробовали.
Тогда он и стал ходить на эстрадные концерты. А сейчас почти уже и перестал ходить.
Позвонил ответсекретарь из журнала, поинтересовался для приличия, как он, мол, уложил ли чемоданы перед командировкой, а потом, как бы уже совсем несущественное, попросил: «Итальянец этот приезжает, не Моранди… а как его, другой, ну ты знаешь, афиши по всей Москве, я-то не увлекаюсь, жена просила, она у меня любительница, ты как-то говорил, что с кем-то по этой линии знаком». Виктор пообещал узнать и позвонил ей по старой дружбе. Нож острый для него это было — старую дружбу использовать, начал что-то бормотать по телефону, что, мол, год не виделись, как там искусство эстрады, а также и цирка развивается, но она знала, что для него такие разговоры — легче осину первую отыскать и сук покрепче выбрать, — прервала без лишних церемоний и прямо спросила: «На какое тебе число?» — Он растерялся, мол, ты же не знаешь, на кого именно, но она назвала итальянца точно, с Джанни Моранди не путала, а чтобы не заподозрил в чтении мыслей на расстоянии, объяснила: «Да у меня уже третий день телефон не замолкает, как не распаялся еще, не знаю. Пол-Москвы звонит. — Объяснила, когда и к какой кассе подойти, и записала, на чью фамилию билеты должны быть оставлены. — Звони. Целую». — И повесила трубку. А Карданов посмотрел на часы — трех минут не прошло, — нет, в бюрократизме ее не упрекнешь, эх, если бы его «ватные» ситуации так же решались.
Карданов прикинул, что эта его вполне личная услуга может задать тон будущим его рабочим отношениям с ответсекретарем. Он позвонил тому и сообщил, что, к сожалению, ничего не удалось сделать, а затем пошел и выкупил билеты сам.
Второй билет он перед входом протянул одной ошалевшей от радости особе. Она, восхищенная собственной удачливостью, пулеметом выпалила: «Сколько я вам должна?» А он ответил: «Там же написано», — и показал на цену, которая была напечатана на билете.
Итальянец микрофон ручищей своей здоровой так тискал, как будто импресарио алчного за горло додушивал, но голосовые данные демонстрировал столь выдающиеся, что чувствовалось: случись что с сетью питания, отшвырнет он микрофон подальше и продолжит концерт, как в добрые старые времена неэлектрифицированные. Карданов только отметил про себя известную ему истину, что «даром деньги нигде не платят», когда заметил в конце второго отделения два темных полукружия под мышками у гостя столицы. А на выходе из концерта он встретил Ростовцева, и они с ним через длинный подземный переход, наверное, самый длинный в Москве, вышли к началу улицы Горького и двинулись вверх, к Бульварному кольцу, Ростовцев сказал, разумеется, сначала помянув добрым словом певца с берегов Адриатики:
— Вы сейчас никуда не должны отлучаться, Виктор. Вы никуда не собираетесь на отдых? Нужно, чтобы вы под рукой были.
Карданов сообщил, что на отдых — нет, а вот в командировку собрался, но только на неделю, считая дорогу туда и обратно.
— Хорошо, — соображал что-то Ростовцев. — На неделю можно. И это даже… неплохо. И вам спокойнее, пока все выяснится, чтобы вас не дергали, и мы будем знать, что с вами все нормально. А то за это время вас могут вызвать не туда, куда нужно.
— А кто? — спросил Карданов, заинтересовавшись тем, что им заинтересовались.
— Есть некоторые деятели, — тщательнее стал подбирать слова Ростовцев. — Кстати, каким-то шестнадцатым боком связанные со стариком Яковлевым, отцом нашей Екатерины Николаевны… Вы, кстати, связь с ней в эти годы не поддерживали?
— Я хорошо знаю ее мужа, — сдержанно ответил Виктор.
Они подошли к Юрию Долгорукому и свернули к скверику, укрывшемуся за мощным крупом княжеского коняги. Фонтан не работал, но зато они обнаружили незанятый край скамейки и заняли его.
— Клим Данилович, — начал честный Карданов, — я должен вам сказать, я тогда не успел, когда вы мне сообщили… Я, наверно, не потяну на завотделом, во всяком случае, с точки зрения кадров. Как же так? Я для них человек новый.
— Старый, — вставил Ростовцев.
— Ну да. Но все это когда было. И тогда ведь — младшим научным.
— А твои публикации?
— А что публикации? Их в анкету не вставишь. И потом, это в журналистике ценится, а у вас… солидная штука, член-корр директором. Нет, это все другое. Кто их читал?
— Я их читал, Виктор. И другим показывал. Вы тогда удивились, когда мы в институте встретились, ничего, не смущайтесь, у вас выдержка в норме, почти незаметно было, вы удивились, что я не доктор еще. А я отшутился, что одна защита докторской равносильна двум разводам или трем инфарктам. А у меня, кстати, насчет инфарктов лимит выбран. Но, кажется, время все-таки не потеряно. И мне свою руку удалось приложить. Оно, допустим, саму идею о едином мощном информационном отделе и без меня нашлось бы кому двигать. Времена меняются, работать, как десять еще лет назад, просто не получается. Уперлись. У меня ведь и докторская, которая в столе пока вылеживается, о производительности труда в условиях научно-технической революции. В том числе и труда научного. А здесь сбор информации, оперативное доведение до научных работников дает — ого! — его кулак с задорно торчащей вверх пикой большого пальца, описав вертикальную дугу, стремительно взметнулся вверх, — десятки процентов роста производительности научного труда. И наоборот: плохая информационная оснащенность, проще говоря, неосведомленность ученых мужей, съедает эти самые проценты, а вместе с ними и миллиарды наших с вами рублей.
— Это ясно, — тихо заметил Карданов.
— Это, конечно, ясно. Поэтому я и говорю, что тут и без меня нашлось бы кому. А я — давайте уж будем нескромными, это, кстати, экономит массу времени, — я сыграл не последнюю роль в том, что такой одинокий ковбой, как Виктор Карданов, рассматривается всерьез как возможный руководитель нового отдела.
— Кем?
— Теми, кому это положено. Кому решать. Сам отдел — ему так и так быть. Даже положение о сводном информационном подразделении сейчас в недрах вызревает. Но важен стиль. Будущий стиль будущей работы. Нельзя допустить традиционности, неподвижности, как у замоскворецких купчих у Островского. Суперреактивность, но грамотная — вот что требуется. Вы это можете. Да вы не пыжьтесь, чего вы напрягаетесь? Я же с вами работал, у вас же природные данные… как у хорошего стайера — правильное чередование мышечного усилия и расслабления. Релакса.
— Я даже не кандидат, — попытался Витя вернуть Ростовцева на землю.
— И не надо. Кандидатов нам не надо. Кандидат, особенно если свежий, это же отсталый элемент. Он что-то когда-то сделал, хорошо пусть сделал, не будем уточнять, но потом он кирпич свой диссертационный, страниц в триста, несколько лет выпекал? Выпекал. Да потом защиту организовывал, на стреме, как господа налетчики некогда выражались, стоял? Непременно. Это тоже на счетиках годик, два, три накиньте. Ну так и что же мы имеем в лице новоиспеченного кандидата? Да он в своей области так от мирового уровня отстал, что его в чувство, то есть в приличную научную форму, знаете, сколько надо приводить? А вы не кандидат. Молодцом. И быть им не обязаны.
Карданову разговор понравился. Он, правда, не вполне доверял ростовцевскому чувству реальности, неизменным его восклицаниям «Нет проблем!» и прочим блесткам природного оптимизма. То есть Ростовцев советовал Вите стареть побыстрее, и правильно советовал, Витя это понимал, а вот сам советующий неожиданно показал себя с самой молодеческой стороны. Впрочем, отчего же неожиданно? Если завсектором на вечер в институт с гитарой заявляется и на сцену с ней выходит, закваска в нем партизанская, надо полагать, имеется.
Карданову разговор понравился. Независимо от исхода «большой игры», которую предвещал Ростовцев, независимо от того, как теперь решать проблему с женой Гончарова — а проблема имеется, какое уж тут «Нет проблем!» — независимо от шлейфа волочащихся по последним годам сомнений.
XXX
Муж резко сократил внесемейную деятельность. С работы — домой, приходил раньше нее, продукты, уборка квартиры — это она понимала, это такая форма ухаживания. Но хорошо, если это день, два, а если все пять?
Первые вечера она совсем не обращала внимания, разговаривала по телефону, прикладывалась на тахте с книгой, даже уходила на несколько часов: «Я к маме. Буду поздно». Он только угукал, а когда она возвращалась, действительно поздно, все продолжалось в прежнем ключе, и уже близилась ночь, которую теперь имело смысл ждать.
Но через пять дней она даже оробела от такой робости главы семейства. Что же он так забаррикадировался? Августовские вечера в Москве — прекрасное поле деятельности для понимающих в этой деятельности толк, а он понимал. Он-то уж понимал, будь он неладен! А тут — носа не кажет. И это, в конце концов, встревожило ее. Может, что-то окончательное на работе? Так, может быть, проштрафился, что протрезвел с перепугу и теперь сидит, ожидает последствий?