Центр
Шрифт:
В этот вечер в этой квартире — как, впрочем, весьма вероятно, и в другие вечера, — занимались интеллектуальным балдением. То есть доводили интеллект до полного обалдения, до массового, дружного атрофирования некоторых самых элементарных критических способностей. О чем говорили? Полный бред, наподобие того, что нес в прошлый раз Додик о необходимости натаскивания юного будущего директора вагона-ресторана в тонкостях дифференциального и интегрального исчислений. Происходил быстрый-быстрый гон интеллекта по полям отчаянной суеты, по оврагам бестолковых, квазитысячных проблем, по чащобам, через которые можно продираться только с помощью ловкости рук. Пестрое, жалкое, завораживающее действо. Словом, жизнь била ключом. И даже монтировкой.
Юра пощупал череп — голова вроде бы еще цела — и в очередной раз невесело задумался, чего он здесь забыл, в то время как жена, наверное, объясняет Витьке то, что объяснить невозможно. А именно, почему ее муж все еще не член коллегии хоть какого-нибудь министерства, почему все мужики суть явление для биосферы планеты Земля нехарактерное и почему она совершенно во всем этом не виновата.
Люда наконец задержалась около него, сама даже наполнила его рюмку и отрывисто сказала:
— Я тебе сказала, что помогу, значит, все. Ты только слушай.
А он и слушал. Он уже стал вполне стационарным и хорошо уже слышал гул, на фоне которого его легко могли убедить в чем угодно.
Людочка опять то появлялась, то исчезала, но ему это было уже все равно, он уже ко всему приноровился и не воспринимал перерывов в ее речах. Его охмуряли, но он уже решил, что так тому и быть, тем более когда Люда сказала, что «уже занималась его делами» и даже «вышла на небезызвестную тебе Ольгу Свентицкую», которая производит очень-очень хорошее впечатление. На самого Юру Свентицкая тоже произвела хорошее впечатление, поэтому он и решил, что даже если его и охмуряют, то делают это грамотно, и… так тому и быть. И поэтому-то он, как бычок под обух, поднялся и пошел к телефонному аппарату после того, как Люда нашептала ему, что это ничего, что жена сейчас одна с Кардановым, это даже хорошо и может оказаться полезным.
— Ты же его знаешь, — нашептывала она баском. — Для него существуют табу. Так что там ничего такого быть не может. Но ухажнуть — это даже не вредно. Она же почувствует себя обязанной, понимаешь? Чем-то человеку ведь надо ответить на доброе отношение. Она же должна понимать.
У слушавшего ее Гончарова возникали, конечно же, неслабые ощущения, что он сходит с ума, постепенно и весело, но, с другой стороны… Все эти ее речи были даже и логичны, ложились на фон, выморачивали… Это была фирменная логика стационарного интеллектуального балдения. Он набрал свой номер и сказал Кате, что он неподалеку, но до дома дойдет не скоро, и чтобы она без него отметила с Витькой отбытие того в командировку, но чемодан Витьке не собирала, потому что у него есть мать, которая о нем заботится и не позволит, чтобы в это вмешивалась другая женщина, даже если это жена друга, которая не позволит себе ничего лишнего. А он, ее муж, никогда ее ни в чем не обманывал, поэтому не обманывает и сейчас, то есть до дома ему так просто не дойти, потому что он находится в параллельном переулке, а параллели, как известно, не пересекаются.
Он хотел еще ее заверить, что и насчет параллелей он ее не обманывает, и если уж на то пошло, она может уточнить это у Эвклида или у того же Карданова, но Катя уже повесила трубку.
Гончаров вернулся к столу, и Люда сразу же, как будто никакого телефонного разговора и не было, начала ему дальше нашептывать, что, конечно, его Катаринхен — баба мировая и, может, лучше, чем кто другой, но все-таки она, Люда, совершенно не понимает, почему Юра тогда, сразу после десятого, не женился на Танечке Грановской.
— Потому что мне никогда не стать нобелевским лауреатом по физике, ты же знаешь, — ответил он как попроще, а сам снова подошел к телефону и позвонил к себе домой, и Катя хотела сразу же повесить трубку, но он попросил позвать Витю, и она позвала, а он только сказал: «Ты помнишь Танечку Грановскую?» — и сам нажал на рычаг.
А потом снова вернулся к Люде, и теперь, что бы она ему ни говорила, он уже чувствовал себя удовлетворенным. Он хорошо знал, что Витька «не ходит по людям», не умеет пользоваться другими, даже если это приводит других в бешенство, короче, что он не умеет становиться стационарным, а значит, у него нет Людочкиного телефона, когда-то имел, но с того времени шестьсот записных книжек потерял или исписал вдрызг, значит, сейчас не имеет, значит, не сможет позвонить ему сюда и ответить. И вот поэтому Юра и чувствовал себя удовлетворенным. Он твердо знал правила этой игры: вопросы задаются только тогда, когда невозможно получить на них ответ. Карданов не ответит. Он тоже играет по правилам.
Пришла новая ватага и принесла с собой почему-то два портфеля фирменных пузырьков с тоником. Имелся тоник, но не было джина, и отчаяние компании, казалось, уже готово было перейти в полнейшую безысходность, но тут пришел Додик (в третий, что ли, раз он уже приходил) и принес две бутылки джина, два стеклянных симпатичных параллелепипеда. Сразу же все повеселели и обсели стол, возбужденно и враз заговорили, как будто вот только что была решена сложная техническая проблема.
Стали пить джин с тоником, а Юра уже решил времени даром не терять и произвести кое-какие изыскания. Он начал пить один тоник, чтобы получше определить, что это за штука.
— А я пью тоник без джина, — с готовностью объяснил он квадратному мужичку с бородой типа «смерть парикмахеру».
Но квадратный спокойно ему объяснил, что он, Юра, пьет джин без тоника. Юра поник, вынужден был признать, что запорол эксперимент, и начал пить без джина и без тоника. Женщина, соседка квадратного по столу, одна только могла оценить эту его способность и сказала Людмиле Рихардовне:
— А он у тебя способный.
— Наша школа, — откомментировала Люда, что можно было понимать даже и в прямом смысле, ведь школу-то они действительно кончали одну, но женщина поняла это по-своему, она потянулась к Юре со своим крупным бокалом и сказала:
— Не расстраивайся, лапушка, мы все здесь второгодники. И к тому же прогульщики. Не хочешь прогулять…
— Я хочу прогуляться, — сказал Юра и поднялся из-за стола.
Он отошел к каким-то креслам в углу комнаты, но затем снова подошел к столу, к квадратному и его соседке, стоя сзади, обнял его и ее за плечи, склонился над ними и вздохнул:
— Я вас поздравляю… с прибытием в порт приписки.
— Она баба неплохая, — возразил квадратный и протянул из-за плеча фужер Юре. — Ты это брось. Только вот ремня просит, ты это учти, без ремня совсем дурой может стать.
— Дурак, — сказала женщина, — если я ножницами отстегну твои подтяжки, ты предстанешь перед обществом в смешном виде.
— Ножницами не отстегивают, лапушка, — резонно заметил бородач, но тут Юра услышал сразу несколько голосов.
— Меня зовут Тамара, — сказала соседка бородача. — Можешь звать меня Томой. Я овладела тремя смежными специальностями. Могу мужа содержать. Но теперь все мужики сами зарабатывают. Это же чушь!
— Людочка, Барсова и вправду три года не пьет? Ты смотри проверяй, все-таки ребенка доверяешь.