Центр
Шрифт:
Первый и последний раз в жизни ошеломленный встречей с иной цивилизацией. Какие там симпозиумы? Пусть завтра и послезавтра десять разгневанных мужчин — интеллектуально, конечно же, разгневанных — десять суперакадемиков страны учредят десять новых наук (столько, сколько учредил в свое время один Аристотель), пусть завтра и послезавтра исходишь ты оживший этот город, бывший Станислав, а ныне Ивано-Франковск, вдоль и поперек, и встретишь новых интересных людей, и с балконов этих замерших сейчас домов тебя будут приветствовать невиданные, совершенные в своей бездумности и дружелюбии женщины, — чего стоит все это? И что изменит? Первая массированная волна иной цивилизации, каменные плиты (а
Что могут изменить завтра и послезавтра? Уже подсмотрено.
Какая удача, что этот автобус так долго петлял по двухрядным шоссейкам двух областей. Когда во Львове, сразу же около вокзала, он сел в этот автобус, было еще так светло, что никто не сомневался, что и в конечный пункт, в Ивано-Франковск, доберутся засветло. Вышло иначе. Старенький и маломощный автобусный антиэкспресс, что называется, пилил и пилил, остановки следовали так часто, что водитель начинал тормозить, подъезжая к следующей раньше, чем он успевал набрать скорость, отъехав от предыдущей. Причем остановки были частые, но долгие. Почти все пассажиры высыпали наружу, обязательно стремились куда-то отойти, что-то купить, чтобы потом, уже купив и снова подойдя, начинать оглядывать местность в поисках отсутствующего водителя.
Еще не проехали и половины пути, а уже стемнело окончательно и по-украински плотно. Уже нечего было покупать на остановках, потому что все было закрыто, но все равно все куда-то отлучались, потом перекликались в темноте и снова искали отсутствующего водителя. Водитель, молодой и веселый парень и вообще замечательной души человек, как только отыскивался, принимался ободрять притомившихся пассажиров, что им не о чем беспокоиться, потому что он лично проверял все колесные покрышки, а в случае чего есть и запаска.
Спасибо водителю, замечательной души человеку, добрались за полночь или ополночь, во всяком случае уже то, что называется в кромешной тьме, ног и того, что выше, под собой абсолютно не чуя.
Карданов разыскал гостиницу в центре города. В холле за небольшим столиком сидели три миловидные, приветливые женщины из оргкомитета конференции, они нашли его в списках участников (представитель прессы, личность, так сказать, аккредитованная), проставили против его фамилии соответствующую птичку, вручили ему буклет с программой конференции и круглый, величиной с бляху дикозападного шерифа значок с эмблемой и сообщили номер забронированного за ним гостиничного номера. Карданов поднялся в свой номер на третьем этаже, включил все освещение — бра над умывальником, центральный плафон, настольную лампу, — восхитился занавесями из благородного синего шелка, затем, повалявшись минут пять на роскошной казенной тахте, погасил иллюминацию, спустился вниз и вышел в город.
Вернулся он через час, примерно в час ночи, грустным, присмиревшим, продышавшимся теплым и тихим немосковским воздухом, насмотревшимся молчаливой неблочной архитектуры.
Вернулся он другим человеком, размышляя о том, возможно ли это — вернуться откуда бы то ни было другим человеком, и что вообще означает понятие «вернуться». Ведь если возвращаешься другим человеком, значит, прежним не возвращаешься. И если даже юмористы выдают такие, например, фразочки, что, мол, «ушел в себя и не вернулся», то как можно вернуться, уйдя из гостиницы в роковой час полночи, неизвестно на что надеясь, ведь Мефистофель последний раз посетил Европу лет четыреста — четыреста пятьдесят назад, и не было никакой возможности соответствовать этой архитектуре, которая требовала всего человека и, прежде всего, страстей его юности, а не закомпостированной бандероли командированного с авторучкой за тридцать пять копеек, прожившегося на стороне, а теперь пожелавшего вступить в интимный контакт. Эликсир молодости — вот что могло здесь помочь, и вот почему бессмертны средневековые легенды, ставящие вопрос ребром и понимающие, что без чуда не разрешить и малейшей проблемы. То есть разрешить, и даже каждый день разрешаешь, но — компромиссно. По типу «что-то же ведь надо делать», как, например, вернуться в конце концов в ту же гостиницу, все там же стоящую, с окончательно вымершим холлом, покинутым даже тремя представительницами оргкомитета, вернуться, чтобы просто подняться в свой номер и лечь спать, потому что гулять по ночному городу имеет смысл только, если это — город твоей юности.
Не выбираешь город, жену, книги, которые читаешь, — все происходит само собой, и нельзя сказать даже, что именно с тобой все происходит, но ничего не случается, никто не умирает, потому что умирают редко, и жизнь длится.
Но он не успел подняться к себе, потому что в пустой холл из пустынного города вошел мужчина, про которого можно было сказать «гигант», в просторном коричневом костюме, с плащом через одну руку и пузатым желтым, перетянутым двумя широкими ремнями чемоданом в другой. Он поставил чемодан на ковер и подошел к поднявшемуся из кресла Карданову.
— Профессор Кюрленис, — отрекомендовался он, не протягивая, впрочем, руки, а лишь полупоклоном обозначив представление. — Вильнюс. Виктор Эмилиус Кюрленис. На каком этаже наша секция?
— Меня тоже зовут Виктор Трофимович Карданов, — сказал Карданов, — но я не из оргкомитета.
— О, коллега! — на этот раз гигант протянул Виктору гигантскую руку, обрамленную белеющей в полумраке манжетой.
Карданов протянутую руку пожал, но ему опять пришлось возразить:
— Я из Москвы. Буду писать о вашем симпозиуме.
— О, пресса! — гигант молча, с видимым восхищением продолжал трясти руку Карданова, не в силах, вероятно, выразить все свое понимание ответственности задач, стоящих перед его новым знакомым.
— Как вы относитесь к нашей науке? — спросил Кюрленис, прерывая наконец непосредственный физический контакт с представителем прессы.
— Какой именно? Ведь на эту конференцию, как я понимаю, прибыли и биологи, и лингвисты, и кибернетики…
— И антропологи, Виктор, не забудьте антропологов.
— И антропологи. Тем более. Так к какой именно?
— Ну а что бы вы сказали о науке вообще? Кстати, я вас не задерживаю? Я совершенно не хочу спать. Спал сегодня до десяти утра. Вы от какой газеты?
— Я от журнала. — Карданов назвал свой журнал.
— О, столичный журнал… Большая сила. У нас в Вильнюсе мы получаем его. А мне сказали… э… о конференции будет писать товарищ из Ленинграда… Для газеты. Наталья… Очень толковый журналист. Я с ней встречался, читал ее материалы.
— К науке я отношусь косвенно, — ответил Карданов. — А как вы попадете в свой номер?
— Я не мальчик, — с убежденностью в голосе объяснил гигантский профессор, не нуждающийся в немедленном сне. — У меня есть телефоны местных товарищей, связанных с оргкомитетом. Вы не беспокойтесь, я сейчас дозвонюсь, и все будет в порядке. А вы не знаете, Наталья уже приехала? Вы ее не знаете?
— Я знал когда-то одного товарища Наталью, — ответил бездумно Карданов. — Она как раз тогда, то есть когда я ее знал, начинала пробовать себя в журналистике.
— О, это она! Это непременно она.