Цену жизни спроси у смерти
Шрифт:
– А ты не зарься на чужое, – наставительно сказал плейбой, всей тяжестью налегая на ту ногу, под которой слабо шевелились чужие пальцы.
– Ты же выбросил свой чинарик, – пропыхтел бродяга. – Зачем изгаляешься над старым человеком? Я в отцы тебе…
– Ты? – возмутился его мучитель. – Мне? В отцы?
При каждом вопросе он прямо-таки подпрыгивал на многострадальной пятерне. Когда бродяге удалось наконец высвободиться, он предусмотрительно отпрянул подальше и, поглаживая больную руку здоровой, с надрывом закричал:
– Я не виноват, что все так обернулось! Не по своей воле я на помойке очутился, столкнули меня! – Из-за беспрестанного подергивания кадыка, который ходил ходуном на тощей шее бродяги, казалось, что он силится проглотить острую кость, ставшую ему поперек глотки. – Такие, как ты, – голосил он, – и растоптали меня, красивые да сытые! Что уставился, сволочь? Думаешь, ты на всю жизнь застраховался? Так от тюрьмы и сумы не зарекайся! Глядишь, и поменяемся местами однажды!
Плейбой что-то презрительно ответил, будто сплюнул, но его голос заглушило приглашение на посадку в самолет, следующий маршрутом Москва – Адлер. Громов, опережая остальных пассажиров, широко зашагал к входу в седьмой сектор. У него не было ни малейшего желания досматривать, чем закончится сцена. На душе и без того было гадко. Не то чтобы ему так уж нравились убогие собиратели бычков и бутылок, шныряющие вокруг. Но выходка плейбоя понравилась ему еще меньше.
В помещении для досмотра он оказался самым первым. Вместо того чтобы поставить сумку на черную ленту транспортера, убегающую в недра аппарата для просвечивания багажа, а самому пройти сквозь раму металлоискателя, Громов приблизился к столу старшего инспектора по авиационной безопасности и мимолетно продемонстрировал ему книжицу удостоверения. Точно яркий мотылек крылышками взмахнул и тут же исчез, как будто его и не было.
– Понял, понял, – закивал инспектор своей кудрявой головой, на которой чудом удерживалась форменная фуражка. – Проходите, пожалуйста.
Он старательно не смотрел ни на Громова, ни на его сумку, но тот продолжал стоять напротив, требуя к себе внимания.
– Слушаю вас. – Глаза инспектора, отчаянно кося, вскинулись вверх.
Должно быть, ему уже приходилось иметь дело с КГБ, и впечатления об этой поре были свежи в его памяти. Инспектор очень смахивал на бывшего осведомителя, который до 1991 года подписывал свои доносы каким-нибудь звучным псевдонимом.
«Юстас – Центру. Довожу до вашего сведения, что выданная мне денежная сумма истрачена на вхождение в доверие к интересующему вас объекту. Сатурн почти не виден. Прошу выдать дополнительную сумму».
Таким Юстасам, бывало, выдавали. По первое число. О своих собственных пакостных делишках они забывали легко, а вот «контору», которой когда-то добровольно вызвались служить верой и правдой, боялись и ненавидели до потери пульса.
– Слушаю вас, – повторил инспектор. На протяжении этой коротенькой фразы ему пришлось дважды прочистить пересохшее горло. Тем не менее продолжение все равно получилось сиплым: – Я могу быть вам чем-то полезен?
Громов уставился ему в переносицу и многозначительно подтвердил:
– Можете. Не мне лично, а государству в целом. Понимаете?
– Да, конечно.
Инспектор кивнул столь энергично, что фуражка все-таки слетела с его головы, и ее пришлось ловить у самого пола. Когда он вновь выпрямился, светлые глаза Громова, склонившегося над столом, оказались в каких-нибудь тридцати сантиметрах от его собственных.
– Досмотр уже начался? – спросил Громов вполголоса.
– Начался, – ответил инспектор, весь скособочившись, чтобы лучше видеть происходящее за спиной собеседника. С этого момента он вообще на некоторое время перешел на шепот – свистящий, тревожный.
Громов сузил глаза:
– Наблюдается ли среди пассажиров высокий седой мужчина 40–45 лет?
– Сразу несколько таких. И еще один с проседью, среднего роста.
– Тот, о котором идет речь, носит солнцезащитные очки и расстегнутую на груди рубаху с цветными разводами.
– Точно, есть такой, – подтвердил инспектор после нескольких секунд напряженного созерцания пассажиров. – Но очки он снял, потому что в помещении темновато.
Оглянувшись через плечо, Громов мельком полюбовался красавцем в голубых штанах и вновь обратился к изнывающему от неизвестности инспектору:
– По имеющимся у нас сведениям, этот тип пытается вывезти крупнейший в мире алмаз «Куллинан» весом 3016 карат. Доводилось о таком слышать?
– Да, – твердо заявил кудрявый инспектор. – То есть нет. Вы сказали: кули… кури..?
– Не важно, – оборвал Громов этот лепет. – Главное, не допустить вывоз алмаза. У вас имеется какой-нибудь щуп?
– Щуп? – Озадаченному инспектору пришлось придержать фуражку на голове. – Какой щуп?
– Ну, что-то вроде шомпола. – Громов жестом показал, как он орудует воображаемым шомполом, и вопросительно взглянул на собеседника. – Понятно, о чем идет речь? Такой длинный стержень с щеточкой на конце.
Инспектор аккуратно снял фуражку, умостил ее на стол – от греха подальше – и помотал головой:
– Нет. Ничего подобного у нас не имеется. А зачем нам стержень с щеточкой? В смысле, шомпол.
Громов досадливо поморщился:
– Ну как же! Алмаз спрятан у этого типа в заднем проходе. И придется хорошенько там пошуровать, чтобы найти достояние республики.
– А! – Сообразив, о чем идет речь, кудрявый блюститель авиационной безопасности воспрянул духом. – Так на этот случай у прапорщика Шелудько резиновые перчатки имеются.
– Вот и воспользуйтесь ими, лично… – бросив взгляд на табличку на столе, Громов добавил: – Старший инспектор АБ Голбан П. С. Надеюсь на ваше усердие. Мы ведь давно к вам присматриваемся.
– Да? – кисло осведомился инспектор. Лицо у него приобрело некрасивый землистый оттенок.
– Да, – заверил его Громов. – Вот и поглядим сегодня, как вы исполняете свой долг.
– Но в мои функции…
– Ваши функции нам известны. И многое другое. – Громов многозначительно выгнул бровь. – Так что действуйте, Голбан П. С. Кстати, клиент уже на подходе.