Цепь

Сапожников Леонид

— А теперь, Михаил Кузьмич, к делу. Что там у вас получилось с учителем Клычевым, а?

— Мы же писали. — Он сразу потускнел. — И протокол присылали. И все такое. Значит, ты из-за учителя в гости пожаловал?

— Из-за него, Миша, — вздохнул я. — Так как же все случилось-то?

— В тот вечер у них банкет был, — начал Сенюшкин, — в педагогическом коллективе, По случаю награждения Клычева Почетной грамотой. Собрались они в ресторане “Весна”. Выпили, конечно, как сле­дует. Клычев, видно, хорош был. Пришел домой и уснул. Крепко. А ночью, очевидно, проснулся.

Ну, может, закурить хотел. А запаха газа-то не почувствовал спросонья. Ну и закурил… Когда машины приехали, уже ничего нельзя было сделать…

— Кра-а-си-во!..

— Чего? — не понял Михаил.

— Рассказываешь ты красиво, Михаил Кузьмич. Сам-то хоть веришь в то, о чем так красиво говоришь?

Сенюшкин заерзал по стулу и виновато посмотрел на меня:

— Ты на что намекаешь?

— А разве я намекаю, Миша? Я думаю. Думаю вслух…

— Вам хорошо… сомневаться… оттуда…

— Э-э, Кузьмич, я тебя не узнаю! Ты что, обиделся?

— С чего ты взял? — возразил он. — Поверь, Витя, это — дело мертвое. Пожар, понимаешь? Пожар, он на то и пожар, что пожар.

— Все ясно, — усмехнулся я. — Вот теперь все ясно Поэтому давай-ка еще разочек посмотрим протокол осмотра и схему. Не возражаешь?

Не отвечая, он тяжело поднялся со стула, подошел к сейфу, открыл его и достал документы: протокол, схему, фотографии. Я отложил в сторону протокол, и мы склонились над схемой, составленной экспертами.

“Не вяжется, — сказал Минхан, когда мы у себя рассматривали такую же схему. — Несуразица получается”.

— Вот этим крестом обозначен труп Клычева, верно?

— Точнее сказать, то, что осталось от трупа, — проворчал Сенюшкин.

— Здесь большая комната? — ткнул пальцем.

— Да.

— А как в ней была расположена мебель?

— Мы эту работу провели, — обрадовался он. — Опросили всех, кто раньше бывал в доме учителя.

— Что было здесь?

— Ясно же, что было! — раздраженно отозвался Михаил. — Кресло-диван, написано же…

— Вот именно, — подтвердил я. — Скажи, если бы, не дай бог, ты оказался в положении Клычева…

— Не фантазируй, Виктор, — устало перебил Се­нюшкин. — Клычев был под градусом. Это уже установлено. На банкете ему стало плохо с сердцем. Пожар случился ночью… Со сна, пока очухался… Во-первых, он мог растеряться, во-вторых, могло стать еще хуже с сердцем. Вообще парализовать…

В его словах была логика. О банкете мы не знали, об этом в протоколе ни слова. И что Клычеву на банкете ста/io плохо с сердцем, тоже не знали. Это, разумеется, кое-что меняло.

Но Минхан совсем о другом говорил. О центре комнаты,.

— Подожди, Миша, давай по порядку. Предположим, с сердцем Клычева, когда он вернулся домой, все было нормально. Отпустило. Вдруг пожар. Он вскакивает с постели и что делает?

— Не знаю, я там не был.

— Вместо того, чтобы ринуться из горящего дома, он садится на диван и ждет, когда огонь сожрет его?

Сенюшкин курил, полузакрыв глаза. Но я знал, что он внимательно слушает меня.

— Второй вариант рассмотрим. Клычев был настолько пьян, что вообще не мог двинуть ни ногой, ни рукой… Скажи, он был настолько пьян?

— Нет, — покачал головой Михаил. — Свидетели показали, что Клычев домой шел без посторонней помощи.

— Так-так… А теперь вернемся к тому, что ему совсем худо стало с сердцем. Допустим. Парализовало его. И он остался лежать там, где лежал, то есть на диване. Согласно протоколу, пожар возник на кухне, верно?

— Да.

— Почему же она меньше всего пострадала от него?

— Потому что там было меньше мягких вещей, дерева; железа больше — газовая плита, ванна рядом и так далее.

— Но из кухни в большую комнату ведет коридор, заставленный книжными полками, и они почему-то не догорели до конца, хотя, казалось бы, дерево, бумага. Это, Михаил Кузьмич, на основании протокола.

Он тяжело запыхтел.

— Дальше… Комната. Тоже вокруг много дерева. И что же? Кресло-диван, стоящее ближе к центру комнаты, сгорает дотла, а вместе с ним и Клычев. Короче, центр комнаты прогорает до черноты, если угодно, в то время как остальное лишь обгорает. Значительно, правда, но все-таки обгорает. Кстати, а был взрыв?

 — Какой взрыв? — переспросил Михаил.

— Обыкновенный. Если была большая утечка и скопление газа, должно было рвануть. А взрыва-то не было. Во всяком случае, по протоколу… Так не было?

Сенюшкин сидел нахохлившись и гримасничал, это у него такая привычка, когда он усиленно раз­мышляет.

— Не было… Это точно.

— У вас эксперты-то как?

— А что?..

— Тогда объясни, пожалуйста, что означает на этой фотографии сие? (Между прочим, почему мы не получили фотографий?

— Есть у нас один парнишечка, — махнул он рукой — Ничего поручить нельзя. Не знаю, как от него избавиться, хотел его в ОБХСС спихнуть, но там тоже не пижоны сидят. Не вышел номер… — Он напряженно рассматривал фотографию. — Что, спрашиваешь, обозначает?.. Это… это… ключ крана на стояке, что еще? Стой!.. Черт возьми!..

— Вот так вот, Михаил Кузьмич, Не было взрыва, потому что его и не могло быть. Положение риски на кране показывает, что Клычев, придя домой, перекрыл газ на ночь. А щель ниже крана. Ты не переживай… Фотография плохого качества, руки бы этому фотографу… Я сам случайно, машинально, пожалуй, обратил снимание. Значит, Миша, будем мы все это дело разворачивать в обратном направлении. Правильно?

— Убийство, думаешь?

— Боюсь, да. С дальнейшей инсценировкой. Но ведь мы с тобой недоверчивые, а? Мало ли что мы думаем.

Помолчали, покурили.

— Просьба к тебе, — сказал я после паузы. — Надо выяснить точную дату рождения Пономарева Павла Ивановича, родившегося в Салтановске, насколько я понял. Родители — Пономаревы Иван Алексеевич и Ангелина Федоровна.

— Педагоги, что ли?

— Знаешь их?

— Мы здесь все друг друга знаем. Ладно, выясню.

Он направился к двери.