Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером
Шрифт:
Маруся толкнула своего поэта локтем в бок и голосом откровенной дуры сказала:
— Олесь, ты смотри, пьяного на судно тащат! Ведь не пустят!
Позволяя себе идиотскую гримаску, Маруся и становилась полной идиоткой на какой-то отрезок времени. Обычно это случалось после сильного восторга или ужаса. Состояние идиотии было своеобразной мимикрией — во-первых, и разрядкой — во-вторых. В таком виде она раздражала необычайно, но зато можно было никак не реагировать на сказанное ею, она не требовала внимания.
— Я их видел в гостинице, — сказал Олесь,
Он смотрел на капитана, на пьяного, на других пассажиров, все время сбиваясь взглядом на белый однородный металлический борт судна и ощущая уже какую-то неясную тревогу, рылся в памяти.
«Что-то было там, в гостинице? — спрашивал он себя. — Что-то очень странное. Что-то неестественное, опасное… Но что? — вспомнить не получалось. — Самолет этот меня сбил. Нужно быть внимательнее и не увлекаться всякой ерундой!»
— Проходите, проходите, товарищи. Попрошу не задерживаться на трапе. Не создавайте, гражданин, пробку, не надо! — вдруг громко, так что слышно было даже стоящим в самом низу, закричал капитан. — Не бойтесь, идите-идите, если что-то непонятно, куда идти, так везде же стрелочки нарисованы, читайте, читайте на стенах.
— А кто читать не умеет? — спросил Олесь, оттесняя немного свою Марусю и выходя первым на железную палубу лайнера.
— А кто читать не умеет, тот пусть попросит, чтобы ему прочли те товарищи, которые грамотные! — сказал очень громким голосом капитан.
При ближайшем рассмотрении выяснилось, что вовсе это никакой не капитан, а просто директор туристического маршрута. На его высокой фуражке не было положенной капитану блестящей кокарды. По-польски двумя пальцами он отсалютовал, когда втащили на палубу оцинкованный гроб.
«Шут гороховый… — подумал Олесь. — А может, и сволочь, а не шут. Сволочь, которая рядится в шута».
— Смотри, какой смешной капитан! — сказала все тем же идиотским тоном Маруся. — Прямо цыпленочек из драмтеатра.
Гроб, поставленный на металл палубы, казалось, он отражал солнечный свет еще сильнее, чем там, внизу, в луже на бетоне. Директор-капитан еще раз по-польски отсалютовал и, увлекая за собою женщину в беличьей шубке, исчез с глаз. Минут через десять опять раздался его голос, но на сей раз усиленный громкоговорителями:
— Внимание! Говорит радио туристического теплохода «Казань». Внимание, отход судна в тринадцать ноль-ноль. Товарищи отдыхающие, в тринадцать тридцать у первой смены обед. Внимание! — Слово «внимание» он проговаривал с какой-то особой тщательностью, с нескрываемым удовольствием. — Внимание, на борту работает бар, вы сможете найти его на третьей палубе. Внимание! При баре работает видеосалон…
В эту минуту теплоход еще раз зычно загудел, давая понять, что его голос, слышимый с пирса, и его голос, слышимый с верхней палубы, вовсе не одно и то же, на палубе голос был сильнее и гуще, на пирсе он призывал подняться по трапу, на палубе он призывал к порядку.
— Внимание! — сказал уже женский голос из всех динамиков.
— В двадцать три ноль-ноль на судне будет проведена учебная пожарная тревога. Всех пассажиров просят с двадцати трех ноль-ноль до двадцати трех тридцати не покидать свои каюты!
С тяжелым скрипом пошла лебедка. Звук натягивающейся якорной цепи, неприятный и долгий, заставил зазевавшихся на палубе пассажиров поискать лестницы вниз.
— Кайф! В тринадцать ноль-ноль у нас обед, а в двадцать три ноль-ноль у нас будет пожар.
— Ты предпочел бы что-нибудь одно? Обед?
— Пожалуй, пожар!
— Правильно, пообедать мы еще успеем… А возможность сгореть заживо на теплоходе посреди Белого моря может больше и не представиться. — Маруся опять сменила свой тон, на сей раз голос ее звучал иронично. — В двадцать три ноль-ноль мы как раз будем на полпути.
Через несколько минут, за которые прозвучали еще несколько громогласных оповещений, якорь был поднят, он повис на белом борту возле огромного «К», и теплоход отчалил, оставляя на берегу нескольких усталых групповодов, автобусы и лужи, полные окурков. Его потащил за собою маленький грязный буксир. Буксир надрывался, заваливал небо вонючей копотью из своих засаленных труб, пыхтел, казалось, с трудом одолевая вес величественной «Казани», но этого никто из пассажиров уже не видел. Пассажиры устраивались в своих каютах, разыскивали бар, покупали билеты в видеосалон и готовились к обеду.
Коридоры первого класса более всего напоминали апартаменты пятизвездного отеля, коридоры третьего класса походили на занюханную гостиницу где-нибудь в Ростове или Вологде, второй класс — нечто среднее между пятизвездным отелем и гостиницей в Вологде. Коридор четвертого класса знакомых ассоциаций не будил. Сперва поднявшись по узкому трапу на верхнюю палубу, Олесь и Маруся вынуждены были тут же идти вниз, в глубину по крутым железным лестницам. С непривычки спуск показался утомительно долгим, и возникло ощущение, что они давно уже сошли под ватерлинию «Казани». Узковатый коридор, где они оказались в результате, был отделан грязно-желтым пупырчатым пластиком и напоминал соединительную кишку между бойлерной и каким-нибудь складским помещением. Освещение здесь было ровным. Горели яркие лампочки внутри толстых, вероятно, небьющихся матовых плафонов. Было душно и сыро. Присутствовал неотступно унылый звук двигателей.
Маруся выматерилась, иногда она умела сделать это с особым чувством, и ударом кулака открыла дверь в назначенную путевкой каюту.
— Мило! — сказал Олесь тоже с чувством. — Знаешь, я всегда мечтал спать за занавеской.
Спальные места были прикрыты желтыми узкими занавесками.
Под круглым окошком каюты очень близко билась холодная вода. На столе горела маленькая настольная лампа.
— Уют и комфорт! Главное — это уют и комфорт! — Не снимая верхней одежды, Олесь присел к столу, выключил лампочку и стал смотреть на дрожащую в иллюминаторе воду. — Нет! — с некоторым интервалом заключил он. — Все-таки главное — это романтика.