Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером
Шрифт:
За распахнутыми дверями аппетитно и недоступно блестели каких-то совершенно невозможных округлых форм супницы, витые графинчики, аккуратные сияли чайнички, разложенные на чистом крахмале скатертей приборы, несомненно, были подлинными серебряными и неестественно для советского человека разнообразными.
— Я сейчас умру! — уже совсем сладким голосом сказала Маруся. — Пойдем на верхнюю палубу. На воздух.
— Ты же говорила, в кайф нюхать, когда не пускают.
— Нанюхалась уже. Я все эти запахи лучше в памяти сохраню. Сам понимаешь, лучшее — враг хорошего. Пойдем для аппетита зарядимся
Они опять, на сей раз уже не бегом, взошли по крутым железным ступенькам, накрытым ковровой дорожкой, и оказались, преодолев железную тяжелую дверь, на верхней палубе. Стоять на верхней палубе и смотреть на воду, изгибающуюся в горизонт, было совершенно не одно и то же, что смотреть на нее же сквозь огромное окно бара. Солнце делало мир неестественно ярким, лишая цветов и убивая зрение, доводило до слез. Крепкий ледяной ветер заморозил тело Олеся. Заморозил до боли. И только теперь он испытал полный восторг открытого морского пространства, во всей безумной его физической красоте. Он взял Марусю за руку, и Маруся вцепилась в его руку, разделяя восторг. Глаза ее были опять широко раскрыты, почти так же, как там, на бетоном пирсе перед посадкой, когда падал с неба бесшумно военный самолет, предполагающий моментальную яркую смерть.
5
Распахнуть тяжелую дверь, сойти вниз в тепло, в относительный полумрак, после такого света что угодно покажется полумраком. Олесь достаточно промерз, чтобы покинуть палубу. В конце концов их ждал роскошный стол в ресторане. Он хотел сразу идти, но сразу не получилось. Маруся что-то прошептала, удерживая, не пуская к двери.
— Смотри, он плачет.
Оказывается, они были здесь не одни. Олесь не заметил еще одного извращенца, потому что тот хоть и стоял в каких-то двух шагах справа, но был хорошо скрыт выступом палубной надстройки. Это был старик, высокий, согбенный, седой. Он смотрел вдаль не отрываясь, и глаза его были полны слез.
— Дедушка, пойдемте вниз, вы простудитесь, — сказала ласково Маруся. — Пойдемте обедать, уже пора.
Старик повернул голову, он с минуту смотрел на девушку, явно не видя.
— Простите, — сказал он хрипло. — Вы видели, видели его, вы его видите?! — Он тыкал рукою в открытое море, как можно было бы тыкать в бешеную картинку авангардиста на подпольной выставке, он явно был не в себе. — Оно не изменилось за сорок пять лет. Не изменилось вообще никак. Оно такое же!
— А знаете, большие массивы воды за такой отрезок как-то не очень меняются, — возразил Олесь. — Не положено им. А вы были здесь сорок пять лет назад?
— Да.
— Холодно, — сказал Олесь. — И кушать хочется. Пойдемте покушаем, а потом поговорим.
— Зачем?
— Ну так, — он сделал небольшую паузу. — Мне бы хотелось. — Старик смотрел на него с подозрением, и Олесь поспешил объясниться: — Видите ли, я поэт. Я изучаю соловецкую старину, в особенности меня интересует тот нашумевший исторический отрезок с тридцать третьего по тридцать седьмой… Вы же очевидец событий?
— Хорошо, согласен! Давайте. — В голосе старика прозвучало раздражение человека, которого оторвали от любимого дела. — Давайте я расскажу вам все, что вы захотите… Но теперь оставьте меня.
— После обеда в баре? Наверное, будет много народу, мы займем для вас место? Угощение за наш счет!
Уже из двери, ведущей вниз, он еще раз оглядел старика, тот стоял спиной и не видел, можно было оценить темную одинокую фигуру бывшего зека, возвращающегося в места мучений и пыток обыкновенным советским туристом. Физически возвращающегося в свой, давно уже умозрительный, кипящий ад.
— Я тебя вот о чем очень попрошу, — говорила негромко Маруся, когда они усаживались за свой стол в ресторане. — Ты его, пожалуйста, не трогай. Его нельзя трогать, он погружен в прошлое, он весь там, а мы все-таки здесь, нам к нему не прорваться. Мы только попортить можем. Это жестоко.
За столом было еще три человека. Пытаясь разобраться в сложных серебряных приборах, Олесь параллельно разглядывал своих сотрапезников. Вот уже несколько часов он пытался подсознательно пристроить белую нитку, обнаруженную в номере гостиницы, к чьей-нибудь одежде. Но здесь нитка никак не пристраивалась. Один из соседей по столу, маленький, никак не выше метра пятидесяти, человечек был одет в черную рясу, его взлохмаченная борода и длинные кудри производили комическое впечатление, второй — массивный здоровяк с чисто выбритым жирным подбородком, сидевший напротив коротышки, был одет в коричневый строгий костюм, ворот кремовой рубашки торчком, свежайший галстук повязан, как на дипломатическом приеме. Оба они, как и поэт, не имели ни малейшего представления об этикете и путались в многочисленных ножах и вилках.
Но в отличие от Олеся их это не смущало, по всему было похоже, что они между собой знакомы и то ли боятся друг друга, то ли ненавидят. Пятой за их столом сидела совсем уж какая-то неопрятная старуха в темном платье.
— А что ж вы так смотрите на батюшку? — заметив косые, любопытные взгляды поэта, сказала она. — Не смотрите так!
— Не буду! — с полным ртом пробурчал Олесь. — Извините!
— А нечего тут извиняться! — сказал мужчина с жирным подбородком. — Ясно же, ряса в ресторане глаз режет! — он протянул через стол прямоугольную ладонь: — Шуман!
— Олесь Ярославский. А это Маруся!
— Очень приятно!
— Нам тоже приятно!
— Глупо, — сказал священник и стрельнул глазами в Шумана, глаза у него были карие, на выкате. — Святое облачение всюду уместно. Так же и слово Божье.
«Кто ж их, таких разных, за один стол-то посадил? — подумал Олесь, спрятав улыбку. — Тут, ясное дело, не без промысла».
Маруся, не обратив никакого внимания на весь этот разговор, продолжала, работая неизвестной до сих пор поэту округлой вилкой с шестью острыми зубами и поглощая салат из помидоров:
— Может быть, потом, дома, в Москве, заглянешь к нему со своим блокнотиком и все зафиксируешь. Дома он будет, конечно, не такой. Дома он тебе с удовольствием все расскажет.
— А если не станет? — спросил Олесь, не в состоянии выбрать из трех, почти одинаковых серебряных ложек нужную. — А если не захочет?
— Вот этой надо! — Маруся указала ему нужную ложку. — Грибное ассорти едят вот так, — она показала. — А эту положи, ты лучше ее вообще не трогай…
— А ты откуда все это знаешь?