Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером
Шрифт:
— Спустимся? — спросил Ник.
Ли отрицательно покачала головой. Чтобы удержать равновесие, Ник оперся ладонью о скалу, и ладонь прорезало болью, как острая веревка там, в доме, ночью.
Женщина стояла на берегу рядом с голубой неподвижной водой. Ее совершенно голое тело оказалось молодым. Так же, как и Тамара, она из старухи превратилась в красавицу. Она развязывала черный клубок своих волос, стояла, переступая босыми ногами, высоко подняв голову. Вторая женщина была уже в воде, видны были только голова и плечи, сквозь голубую рябь можно было различить большие груди и локти.
По берегу металась собака. Взъерошенная, она двигалась неестественными рывками. Почему-то она не лаяла. Только выпадал из пасти длинный мокрый язык.
— Господи, — сказала Ли. — Я не понимаю!..
На берегу сидели два подростка — все те же белые рубашки, все те же черные брючки. Одна винтовка лежала в траве, другая была прислонена к камню, так что черный ствол почти утонул во мху. Мальчики негромко переговаривались, но слов на расстоянии не разобрать. Потом один из них поднялся на ноги, взял винтовку (винтовка была без штыка) и, сделав несколько ленивых шагов, стволом подтолкнул в спину женщину. Грузинка зло обернулась, сбросила движением руки свои черные волосы, вдруг докатившиеся почти до колен, и вошла в воду.
Собака заурчала, замерла, задрала морду. Ствол винтовки качнулся в ее сторону… Ник не услышал выстрела. Будто вообще звука в эту секунду не было, только легонькое эхо в горах через какой-то интервал, только какое-то далекое мягкое падение. Собака завалилась набок. Она вздрагивала. Шерстяной бок вздувался толчками под солнцем, потом перестал.
— Уйдем отсюда, — очень-очень тихо попросила Ли.
Второй мальчик посмотрел на них снизу, потянулся к своей винтовке, потом почему-то передумал. Он смотрел на воду. На голубом стекле медленно двигались, как два черных неаккуратных шара, две женские головы.
Уже выбравшись из заповедника, уже перешагивая рельсы, Ник услышал два выстрела. Выстрелы коснулись слуха один за другим с маленьким промежутком. Двумя пальцами Ник потер мочку уха. Рельсы под ногами блестели ослепительно, в них вытягивалось солнце. Охранник у туннеля спал, прислонившись спиной к скале. Он спал стоя. Ник посмотрел на свои пальцы. На пальцах была багровая сухая пыль.
12
Ли заперлась в душевой кабинке на турбазе, включила воду. Она смотрела на свое зыбкое отражение в мокрой кафельной стене. Как во сне, она поднимала руку и трогала свое голое тело. Неприятное ощущение не проходило. Она даже не могла сформулировать это ощущение, даже не могла сказать, приятно оно было на самом деле или отвратительно.
Они вышли из заповедника и купили билеты на завтра, на утренний поезд. Они купили билеты первыми. Уже за ними к окошечку кассы выстроилась очередь. Вернулись на турбазу. Заперлись в комнате и быстро, мс закусывая, молча выпили все, что осталось выпить. Ли не опьянела, только легкая сонливость появилась в геле, заторможенность. Ник достал свой дневник (он почти никогда не доставал дневник в присутствии матери) и стал что-то медленно-медленно записывать. Тогда она пошла в душ.
«Мир чертовски красив… — записал он. — Можно подстеречь в реальности такие минуты, что никакое произведение искусства не сравнится с ними по многозначности и завершенности деталей. Но все это разрушается… Живописен может быть лишь миг… Вокруг одного мгновения красоты лежат годы уродства. Хотя? Это как поворачивать голову… И если я смотрю один с одной движущейся точки — это так. А если допустить, что точек наблюдения столько же, сколько и людей. Может быть, красота просто разделена между всеми? Разделена поровну?
Я задумал убить человека. Мне семнадцать лет. Несколько часов назад я видел, как два подростка (им уж никак не больше, чем по четырнадцать) отняли жизнь у двух женщин. Я не могу. Они сделали это спокойно. Они сделали это, как это делают животные, естественно.
Конечно, нужно иметь в виду: здесь идет война. Определенно, война! Но это какая-то вялая война… Это, в общем, не похоже на войну. Они режут друг друга очень неторопливо…
Если мне удастся открыть клапан… Если мне удастся спровоцировать поток крови, повернуть его в другое русло, так, чтобы эта медленная резня преобразилась в открытую бойню, меня заметят. Меня заметят те, кто управляет. Если мое действие будет тонким, но явным, а результат будет достигнут, они обратят на меня внимание. Человек, способный к превращению малой крови в большую, — это человек способный к управлению!»
Ли вошла. Заглянула через его плечо. Присела на постель. Голова ее была повязана полотенцем.
— Ма, у меня к тебе большая просьба.
— Ну?
— Никогда не заглядывай в мой дневник! Я тебе сам его покажу… Потом!..
— Не буду! — сказала Ли и прилегла. — Давай спать! Я устала…
Ник немного посидел, глядя в окно, на яркое голубое небо, на купол храма, зависший в этом небе, потом закрыл занавески и опустился на свою кровать. Ли уже спала, это было ясно по ее ровному, громкому дыханию.
В полутьме приподнималось над подушкой ее спящее лицо. Можно было разглядеть, что крестик выпал и лежит рядом между растопыренных пальцев. Ник не запомнил своего сна, от сна сохранилась только какая-то сладкая путаница. Танцплощадки не слышно. Понятно, что уже ночь, но какая ночь? Ночь только началась или уже близко к рассвету?
Поднявшись с кровати, Ник отодвинул занавески. Над двором горел только один фонарь. Черный купол храма лишь чуть-чуть обозначился на совершенно черном беззвездном небе. Тучи не видно, но она низко. Он поискал глазами луну, должна же где-то пробиваться она сквозь облака, ну хотя бы намек. Не нашел. Спящие собаки, разбросанные по двору, лежали так же, кажется, в том же порядке, что и накануне. Он поискал часы, нашел их у себя на руке (надо же было так устать, что забыл раздеться), поднес сперва к уху, потом к глазам. Часы тикали, часы показывали два часа ночи.
Он никак не мог сосредоточиться, просто стоял у окна, смотрел на спящих собак и почему-то улыбался. Окна турбазы, обращенные во внутренний двор, были темны. Набесились туристы на танцплощадке, напились сладкого вина и заснули все. Единственное окошко светилось в первом этаже слева. Ник сосредоточился на нем. Он попытался угадать, почему туристы в этой келье не погасили лампочку.
По двору прошел высокий старик. (Он появился, кажется, из полуоткрытой двери храма.) Медленно, отдаваясь эхом, простучала его палка. Стук палки следовал за стуком сапог. Когда старик прошел под самым фонарем, Пик разглядел серебряную бороду, неестественно грязный зеленый костюм: длинная куртка, вздутые на коленях raлифе, а сапоги начищены — черные с узкими носками.
— Это ты? — спросила Ли за спиной.
— Ну!
— Ночь, что ли?
— Ночь! Спи, ма, два часа…
Она громко вздохнула, повернулась на другой бок, через минуту стало понятно: она опять спит. Старик ткнул своей палкой в одну из собак. Собака тихо заскулила, поднялась, немножко отошла и снова легла. Старик что-то сказал сам себе не по-русски, что — не разобрать. Он постоял в середине двора и двинулся в сторону внешних ворот.
«Я забыл за всеми этими красотами посмотреть, уехала дурочка или не уехала… Девочка Таня! — припомнил Ник и испугался собственной мысли. — Кажется, я кого-то сегодня предал! Нужно было над ней стоять, пока чемодан собирает, и пинками!.. А я ее даже не искал. Что если она еще жива? Что если она еще здесь, в монастыре? Я не знаю номера ее комнаты. А что если она уже плавает молча где-нибудь под волнорезом или в голубом озере?»