Цербер
Шрифт:
Гоша не считал это виденицей, уж больно ни на что не похоже. Гораздо проще было считать это чем-то вроде повторяющегося сна. Мало ли он видел снов, которые повторялись! Машина, например, в которой он за рулем, и непременно надо куда-то успеть. Неприятный сон. Сроду он машины не водил.
С треугольниками было другое. Подчас ему казалось, что, долети он, его примут в себя мягко, и он не разобьется о них. Правда, до этого никогда не доходило.
Удивительно, что и наяву они нет-нет, да и напоминали о себе, закрывая прозрачной кисеей все, на что он глядел в данный момент.
Он
Он замечательно закончил вчерашний день, а сегодня с утра, видно, обуяла его гордыня. Он смутно помнил свое состояние. Кажется, даже ломился в дверь изнутри, чтобы показать всем, какой он стал. Воспользоваться окном ему почему-то в голову не пришло.
Потом доставил себе сразу пару — «Довгань» и «Абсолют-цитрон» — еще мечта, в которой он сам себе не признавался. А потом стал часто засыпать. При каждом пробуждении, вспоминалось теперь, вещей в квартире тети Нели становилось больше.
У Гоши оказалась не одна потаенная мечта. Их было много.
Он посмотрел на пол — тот весь был усеян смятыми обертками и станиолью, повсюду рассыпаны «эм-эндэмс», «сникерсы», «натсы» и прочие «баунти». Среди них скромно прятались простые леденцы, которые Гоша уважал особо.
Во рту было гадко, мучила изжога, но не от недопитого, а от переетого. Пальцы в сладких потеках липли.
Отдельно в углу, где стояла тети Нелина кровать, как вываленные с потолка, желтели несчетные батоны с изюмом. Это Гоша тоже вспомнил: он решил сделать старушке приятное — ситник к чаю.
«Божья матерь, — подумал Гоша, — да она же сейчас вернуться должна вот-вот! Надо всю эту бодягу срочно ликвидировать. Но сперва — пятьдесят граммчиков, без них не могу».
Гоша содрал с явившегося стаканчика фольгу, выпил залпом, пошарил на полу, кинул в рот зажевать… тьфу ты! Думал, «эм-энд-эмка» или леденец, а попала фисташка.
Выплюнул соленую шелуху. Стаканчик швырнул в кучу таких же, среди которых были и полные. Во, и трудиться не стоило.
Гоша недолго обдумывал, как избавиться от мусора. Он так и называл про себя все объявившиеся в квартире ценные вещи — мусор.
Зажмурившись, Гоша представил один хорошо известный ему уголок на краю Измайловского парка. Такая, можно сказать, свалка, и чего там только нет, а если еще прибавится, сразу никто и не заметит, и… и открыв глаза, ничего постороннего в комнате не увидел.
Плевать ему на то, сколько это все стоит. Ничего ему этого не надо. Баламутство это все. Искусы. Но теперь они с тетей Нелей заживут. Ему ведь много-то не надо. Вот разве что… пятьдесят граммчиков. И на всякий случай еще в запас. Нет-нет, это он сейчас не будет.
«А еще хорошо бы, — думал Гоша сквозь кружение, — с народом потолковать. С Сан-Николаичем или Ник-Германычем. Не посвящая в подробности. Обменяться мыслями об искусе безграничных благ. Но это когда меня отопрут. Запертый я в неволе орел молодой…»
Не дожидаясь, пока зашевелится ключ в замке и открывшаяся скрипучая дверь впустит тетю Нелю, Гоша плавно перетек в озеро, наполненное чернилами.
Глава 42
На
Его жизнь снова начала меняться. Три года затишья и относительного спокойствия кончились, и словно не было их. Краткая передышка, чтобы собраться с силами и мыслями.
«Что ж, теперь мне снова нечего терять, — думал он, разглядывая рекламные щиты, которых раньше не было, мотели и туристские кемпинги у дороги, которых тоже раньше не было. — ОНА хочет убрать меня, а я хочу остаться. Из принципа. Кажется, этот принцип — единственное, что у меня еще осталось. А наши с НЕЙ разные цели… Надо просто сделать так, чтобы и ЕЙ отвелась подобающая роль, только и всего. Как просто. И кто кого — увидим».
Все же он чувствовал волнение. За годы привыкаешь к заведенному распорядку. А тут еще другая Москва. Все то же самое — и иное.
Тезка-Мишка тоже волновался, но волнения его были более конкретны.
«Надо же, будто всю жизнь теперь поставили раком. «Чероки» накрылся, жаль, но шеф заплатит. Сам еле живой ушел, но ушел ведь. А вот что еще два жмура на мне, пусть и недоказанных… Все равно, не климатит мне этот оборот».
Мишка втайне вел свой счет и даже наметил, дальше какого момента не пойдет ни при каких обстоятельствах. Он никогда ни к кому не примыкал, всегда был сам по себе. Ни разу не засыпался. Это было трудно. С появлением в его жизни шефа Михаила многое стало гораздо легче и проще, хотя и загадочней. Главное, приблизился заветный порог, задуманный капитал, обеспечив который, можно было вязать раз и навсегда.
И вот на тебе!
Теперь Мишка не знал, что и думать. На кого же он работает? Ведь это даже не иностранной разведкой пахнет, как они с покойником Петькой подчас рассуждали, не зовя пока в разговор молодого Алика. Понятны сделались шефа Михаила вопросы с подначкой: а чего это вы никогда не поинтересуетесь, что к чему почему?
Пришельцами из космоса это пахнет, вот чем. Или колдовством, тоже подарок не большой. У кого еще такой Паша Геракл в закадычных друзьях будет ходить?
Видел, Мишка видел, как он тем в лодке шеи переламывал. Двумя пальцами. Щелк — и нету. Курице голову трудней оторвать. Не занимался в это время ни с кем Мишка, не топил неизвестного гражданина. Тот сам готов был — виском в угол шверта, об него же и Мишка себе спину рассадил. Острый.
Павла с того водяного мотоцикла будто по воздуху метров десять пронесло. Его в прыжке еще встретили, не промазали, а ему хоть что. Приземлился — и пошло дело. Последний уж и башку набок, и язык наружу, а автомат все стрелял, видно, спуск зажало. На полике в лодке горсть свинца осталась. Сами они вышли, что ли?
От воспоминаний Мишка даже протрезвел. Он вообще больше прикидывался пьяным. На одном посту ГАИ «Ауди» с четырьмя мужчинами в салоне попытались притормозить. Ушедшие было вперед «Жигули» мигом среагировали.