Cердца трех
Шрифт:
— Интересно бы знать, не по его ли милости на нас напали кару, — предположил Рикардо.
Генри, однако, высмеял эту идею.
— Во всяком случае, — заметил он, — дело не в нем, а в том, как бы нам проникнуть внутрь этой горы, если предположить, что они еще живы. Нам с вами не пробить ее толщи и за целый месяц, но если бы у нас было пятьдесят человек, бессменно работающих днем и ночью, то за двое суток мы могли бы сделать в ней отверстие. Итак, первым делом нам следует достать людей. Вот что я предполагаю сделать: сяду на одного из наших мулов и отправлюсь в поселок кару. Пообещаю им одну из чековых книжек Фрэнсиса, если они согласятся последовать за мной сюда и помочь нам. В случае неудачи я постараюсь набрать людей в Сан-Антонио. Все это я беру на себя, а вы тем временем вернитесь обратно к месту нашей стоянки и доставьте сюда всех мулов, пеонов, продукты и лагерное снаряжение. Да прислушивайтесь повнимательнее к скале, — быть может, они начнут стуком оттуда сигнализировать…
Генри направил своего мула к деревушке кару — к величайшему неудовольствию мула и самих кару, которые были изумлены, видя, как в их крепость без всякого эскорта врывается один из тех, кого они пытались убить. Сидя на корточках у порогов своих хижин, они сонно грелись на солнце, скрывая под притворным равнодушием обуревавшее их любопытство и даже некоторую тревогу. Как всегда бывает с дикими племенами метисов, безоглядная отвага белого человека смутила кару и лишила их способности действовать. Только высшее, сверхъестественное существо, думали они своими ленивыми мозгами, только существо, наделенное могуществом, о котором они и понятия не имели, могло проникнуть, сидя верхом на усталом непокорном муле, в гнездо своих многочисленных врагов.
Они говорили на каком-то понятном Генри ломаном испанском наречии и в свою очередь понимали его испанскую речь. Однако рассказ Генри о несчастии, приключившемся в священной горе, не произвел на них ни малейшего впечатления. С бесстрастными лицами, равнодушно пожимая плечами, они выслушали его просьбу помочь потерпевшим и обещание щедрого вознаграждения за помощь.
— Если гора поглотила всех гринго, то такова, значит, воля Бога. И кто мы такие, чтобы препятствовать его воле? — говорили они. — Хотя мы и бедные люди, но не желаем работать на других людей и, тем более, ссориться с Богом. К тому же во всем происшедшем виновны сами гринго. Это не их страна, и нечего им затевать всякие глупые шутки с нашими горами. Пусть сами выпутываются из своих недоразумений с Богом, а у нас и своих хлопот довольно.
Час сиесты давно уже миновал, когда Генри на своем третьем и самом непокорном муле въезжал наконец в сонный Сан-Антонио. На главной улице, на полпути между судом и тюрьмой, он остановил мула, завидев начальника полиции и толстого старенького судью, по пятам которых следовала дюжина жандармов и двое несчастных пленников — беглых пеонов с плантаций в Сантосе. В то время как судья и начальник полиции выслушивали рассказ Генри и его просьбу о помощи, начальник полиции украдкой подмигнул судье, который душой и телом принадлежал ему.
— Конечно, мы согласны вам помочь, — заявил наконец судья, потягиваясь и зевая.
— Когда же можно будет собрать нужное количество людей и пуститься в путь? — живо спросил Генри.
— Ну, что касается этого, то, право, мы страшно заняты. Не так ли, уважаемый судья? — с ленивой наглостью заявил начальник полиции.
— Да, мы страшно заняты. — Судья зевнул прямо в лицо Генри.
— Слишком заняты в данное время, — продолжал начальник полиции. — Мы очень сожалеем, что ни завтра, ни послезавтра не сможем отправиться спасать ваших гринго. Через некоторое время, однако же…
— Скажем, на будущее Рождество, — подсказал ему судья.
— Да, да! — подхватил начальник полиции, в знак признательности отвесив ему поклон. — Зайдите к нам приблизительно под Рождество, и если к тому времени дел у нас будет поменьше, возможно, мы подумаем о том, как бы снарядить такую экспедицию. Пока что желаю вам всего доброго, сеньор Морган.
— Вы серьезно говорите это? — спросил Генри с искаженным от гнева лицом.
— Точно такое, наверное, было у него лицо, когда он предательски нанес удар в спину сеньору Альфаро Солано, — со зловещей миной произнес начальник полиции.
Но Генри не обратил ни малейшего внимания на это оскорбление.
— Я скажу вам, кто вы такие, — выпалил он, охваченный справедливым негодованием.
— Берегитесь! — предостерегающе заметил судья.
— Плевать мне на вас, — возразил Генри. — Вы ничего не можете мне сделать. Меня раз навсегда простил сам президент Панамы. Вот кто вы такие — жалкие ублюдки, помесь человека со свиньей.
— Продолжайте, сеньор, в том же духе, — с изысканной вежливостью, за которой таилась смертельная ненависть, проговорил начальник полиции.
— Вы не обладаете ни достоинством испанца, ни достоинством караиба, но зато в вас соединились все недостатки и пороки обеих рас, да еще увеличенные в три раза. Свиньи-полукровки — вот кто вы такие, вы оба!
— Вы закончили, сеньор, совсем закончили? — мягко спросил начальник полиции.
В ту же минуту он подал знак жандармам; те набросились сзади на Генри и обезоружили его.
— Даже сам президент Панамы не может заранее даровать прощение за еще не совершенное преступление, не так ли, судья? — произнес начальник полиции.
— Конечно, это новое преступление. — Судья с готовностью подхватил намек начальника полиции. — Этот собака-гринго оскорбил власть.
— За это он будет судим, судим немедленно, на этом же месте. Не стоит возвращаться в здание суда и возобновлять заседание. Мы немедленно устроим над ним суд и, как только произнесем приговор, пойдем дальше. У меня есть бутылка превосходного вина.
— Не люблю вина, — поспешно заявил судья. — Дайте мне лучше мескаль. Пока что, ввиду того, что мы оба являемся и жертвами, и свидетелями оскорбления, а также ввиду того, что нет надобности в дальнейших свидетельских показаниях, я признаю обвиняемого виновным. Какое наказание можете вы предложить, сеньор Мариано Веркара-э-Хихос?
— Двадцать четыре часа в колодках, дабы охладить его пыл, — ответил начальник полиции.
— Таков наш приговор, — подтвердил судья, — и его надлежит немедленно привести в исполнение. Уведите обвиняемого, жандармы, и наденьте на него колодки.
Рассвет застал Генри в колодках, в которых он провел уже целых двенадцать часов. Молодой человек лежал на спине и спал; сон был беспокойный и прерывался то кошмарами, связанными с его запертыми в горе друзьями, то укусами бесчисленных москитов. Наконец, беспокойно вертясь, ерзая по земле и отмахиваясь от крылатых мучителей, он окончательно проснулся. В ту же минуту, когда к Генри вернулось сознание его печального положения, вернулась и его способность ругаться. Терзаемый мучительным зудом, вызванным тысячей ядовитых укусов, молодой американец разразился таким потоком ругательств, что привлек наконец внимание человека, несшего в руках сумку с инструментами. Это был стройный молодой человек с орлиным профилем, одетый в военную форму летчика Соединенных Штатов. Он свернул со своего пути, подошел к Генри и остановился, с выражением любопытства и восхищения на лице прислушиваясь к его брани.