Церкви и всадники
Шрифт:
Вероятность захвата башни, а с нею и церкви была вещью вполне реальной и прогнозируемой: случаи насильственного возвращения церквей их бывшими владельцами были отнюдь не редки [537] . Попытка такого захвата, судя по всему, имела место в Муассаке в 1130 г. Об этом происшествии свидетельствует грамота, запечатлевшая судебное разбирательство тулузским графом распри двух аббатов Муассака – светского (мирянина-покровителя) и регулярного (собственно настоятеля монастыря) [538] . Надо сказать, что аббатство в середине XI в. было реформировано и присоединено к конгрегации Клюни, а тогдашний светский аббат отказался от прав в отношении Муассака за себя и за своих наследников [539] . Однако в течение последующих семидесяти с лишним лет покровители-миряне неоднократно пытались вернуть свои права, и описанный ниже случай – последнее значительное событие в череде таких притязаний. Поскольку башням монастыря [540] в конфликте уделено специальное внимание, остановимся на этом случае несколько подробнее.
537
Так,
538
Vic Cl., Vaiss`ete J. Histoire g'en'erale de Languedoc. Toulouse, 1844. T. 4. P. 409.
539
Vic et Vaiss`ete. T. 3. P. 518–519 (грамота 1053 г. тулузского графа Понса о передаче прав на управление монастырем Клюни); P. 535 (грамота 1063 г. светского аббата Муассака Госбера, подтверждающая передачу монастыря Клюни и отказ от прав на управление им).
540
Сохранившаяся башня Муассака отвечает всем параметрам входной башни, традиционной для Пуату и Сентонжа. Хотя Муассак расположен несколько южнее, здесь есть смысл говорить об одной традиции.
Светский аббат Бертран де Монтасе захотел, чтобы ему «вернули» (ut redderent) церковь и колокольни монастыря, чему воспротивился регулярный аббат Рожер, поддерживаемый жителями Муассака. В ответ на что Бертран, видимо, предпринял попытку вооруженного захвата обители, поскольку в грамоте указано, что к графскому правосудию стороны обратились только «после многих бед, причиненных из-за этого» (post multa mala inde facta). Свидетели разбирательства показали, что Бертран захватил власть в городе Муассак, который до этого находился под контролем монастыря. Граф решает спор в пользу церковного аббата Рожера [541] .
541
«Sciendum est quod dominus Rotgerius abbas Moysiacensis, et omnes burgenses de Moysiaco habuerunt placitum cum Bertranno de Monteincensi dicto saeculari abbati, in manu comitis Ildefonsi; volebat enim ut redderent sibi ecclesiam et clocaria, quod domnua abbas et burgenses penitus contradicebant: unde post multa mala inde facta ad judicium praedicti comitis et aliorum bonorum virorum utrique Tolosam venerunt. <…> Praedictus comes … judicavit praedictum Bertramnum nihil habere debere in monasterio, neque in clocariis factis vel faciendes, sed semper esse tam ecclesiam quam ipsa clocaria facta vel facienda in potestate et dispositione domini Rotgerii abbatis, et omnium successorum suorum abbatum Moysiacensium» (Vic et Vaiss`ete. T. 4. P. 409).
Очевидно, что речь в документе идет не только о захвате собственно монастырских построек, но и о той власти, которую они собой символизировали – захват монастыря означал ее смену во всем городе. Неслучайным кажется и отдельное упоминание колоколен: их захват представляет несомненную важность наряду с захватом самого здания церкви. В заключительной формуле, устанавливающей правосудие, вновь оговаривается, что светский аббат впредь не должен притязать ни на церковь монастыря, ни на его колокольни [542] .
542
В грамоте говорится «колокольни», хотя на настоящий момент в комплексе монастырских зданий только одна колокольня – та, которая одновременно служит входной башней. В Муассаке существовала как минимум еще одна: она являлась частью храма XI в., будучи встроенной в правое крыло трансепта (ее фундамент был обнаружен при раскопках 1902–1903 гг., проведенных каноником Поттье; см. об этом: Durliat M. L’'eglise abbatiale de Moissac des origines `a la fin du XIe si`ecle // Cahiers arch'eologiques. Vol. XV. 1965. P. 161).
Переход частных церквей под контроль церковных институций являлся одним из главных положений церковной реформы, и возможность реставрации власти светского сеньора с ее внедрением постепенно сводилась на нет. Именно в этот период запрет на фортификацию церквей закрепляется в церковном законодательстве; в разрешениях на строительство церквей конца XI – начала XII в., выдаваемых епископами и аббатами, становятся особенно часты оговорки о том, что возводимое здание не должно иметь военных укреплений и колокольни [543] . Между тем светские заказчики по инерции продолжали желать сооружения этих элементов.
543
Об этом говорилось выше, в разделе «Социальные категории заказчиков».
Намерение графа Ги-Жоффруа выстроить входные башни в Монтьернеф наглядно это демонстрирует – он действует так же, как его предшественники, строившие частные монастыри. Однако Монтьернеф уже в процессе строительства принадлежал Клюни, и тот факт, что после смерти графа план постройки оказался изменен, думается, свидетельствует об этой изменившейся ситуации.
Вышеупомянутый конфликт светского и церковного аббатов Муассака, по всей видимости, был связан не только с военным захватом башни и церкви, но и с намерением покровителя-мирянина перестроить башню, укрепив ее и оснастив фортификационными элементами. Из эпитетов, применяемых в отношении колоколен (facta vel facienda), можно заключить, что в одной из них на момент конфликта велись строительные работы. Массивная западная стена сохранившейся входной башни-колокольни Муассака и пояс оборонительных укреплений на ее втором ярусе датируются первой третью XII в. (илл. 5.1), то есть временем, соотносимым с моментом распри [544] . Вероятно, своеволие светского аббата затронуло и архитектурный облик монастыря – вряд ли эти детали можно приписывать инициативе прелатов; их вмешательство было направлено скорее на то, чтобы лишить эти новшества их функциональности. Знаменитый
544
Angl'e Au. L’Abbaye de Moissac. P., 1926. P. 33.
Сама башня, как видим, в случае Муассака была оставлена. Но, как следует из череды других случаев, колокольня действительно нередко подлежала упразднению на стадии замысла или разрушалась. Конечно, это могло быть сопряжено не только с желанием устранить объект возможных притязаний светского патрона, но и с ветхостью конструкции, и с ее неудобством. Так, к примеру, аргументирует свое вмешательство аббат Сугерий, который в процессе реконструкции Сен-Дени тоже уничтожил аван-неф, выстроенный при Карле Великом [545] .
545
При этом Сугерий отмечает, что данный элемент обладал особой значимостью, так как он был построен над могилой отца Карла Пипина, похороненного за грехи его отца Карла Мартелла у входа в храм, то есть имел непосредственное отношение к коронованным основателям церкви. Тем не менее это не остановило аббата в его желании видоизменить облик храма, а может быть, наоборот, подстегнуло его реформаторские амбиции: «Accessimus igitur ad priorem valvarum introitum; et deponents augmentum quoddam quod a Karolo Magno factum perhibebatur honesta satis occasione (quia pater suus Pipinus imperator extra in introitu valvarum pro peccatis patris sui Karoli Martelli prostratum se sepeliri, non supinum, fecerat), ibudem manum apposuimus» (Sugerii liber. P. 44–45).
Стоит отметить, что во всех упомянутых случаях упразднение башни (как проектируемой или возможной, так и уже существующей) или ее трансформация происходили по воле деятелей церкви, в согласии или в конфликте с пожеланиями мирян. Такое вмешательство в авторские интенции мирян-заказчиков можно назвать знамением времени и отметить как одну из конкретных форм ограничения их свободы самовыражения и роста значимости организующей роли заказчиков-прелатов.
Упразднение башни в Меле должно было символизировать ограничение прав бывших сеньоров в отношении церкви: перейдя в подчинение монастыря и сделавшись его приоратом, она становилась для них лишь объектом защиты и благотворительности, утратив значение собственности. Роль некрополя, значимого для сохранения родовой памяти, она при этом не теряла. Однако, несмотря на сохранявшуюся связь, такие церкви управлялись монахами и полномочия мирянина-покровителя в их отношении были ограниченными [546] .
546
Об этом явственно свидетельствует эпизод посещения Иоанном Безземельным монастыря Фонтевро, семейной усыпальницы Плантагенетов, воспроизведенного в житии его духовника Гуго Линкольнского: без разрешения настоятельницы он не имеет права даже войти в храм, чтобы почтить могилы своих предков (Magna vita sancti Hugonis / Ed. L. Douie, H. Farmer. Lnd., 1962. P. 137–139).
Если мы можем с большой вероятностью предполагать, что перестройка западной части мельской церкви была осуществлена по инициативе светских сеньоров, то тем не менее есть резон говорить и о том, что оно происходило при бдительном контроле монастыря Сен-Жан: упразднение башни, скорее всего, происходило по согласованию с монахами и могло быть одним из основных условий, на которых светская инициатива была санкционирована церковью-патроном, как в ряде упомянутых случаев. При этом в остальном свобода самовыражения мирянина могла сохраняться: подобный пример мы находим в грамоте, оговаривающей условия перестройки собора Сен-Лазар в Отене герцогом Бургундии Гуго III, где говорится, что он вправе сделать те изменения в здании церкви, какие ему захочется, исключая то, что не относится к церковной архитектуре, то есть возведение башен и военных укреплений [547] .
547
«Ad hec in ecclesia Beati Lazari possunt omnia facere, preter turrim et firmitatem talem que, non ad formam ecclesie, sed ad usum propugnandi pertineat evidenter» (Mortet II. № 60. P. 133).
В случае Ольнэ башня у вновь возведенного здания также отсутствует; была ли она в предыдущей конструкции – трудно сказать, так как ее следов совершенно не сохранилось. Башня же, которая находилась поблизости от церкви, по всей видимости, никогда не составляла с ней единого ансамбля (по крайней мере никаких четких указаний на это нет – она ни разу не названа колокольней и в документах о передаче церкви не фигурирует).
Таким образом, суммируя эти наши наблюдения и сделанные ранее умозаключения, мы предполагаем, что церкви Меля и Ольнэ были перестроены мирянами, их бывшими собственниками, принадлежавшими к одному кругу, связанному соседскими и родственными отношениями; что перестройка была обусловлена долговременной связью истории семей с означенными церквами, и эта связь не прекратилась с передачей их в церковную собственность; что их инициатива в отношении визуального воплощения храмов была в целом самостоятельной, однако реализовалась в контакте и под контролем прелатов и воплощала по-новому осмысленное отношение светских патронов к церкви.
Форма таких церквей, как Мель и Ольнэ, как уже говорилось, сравнивается с ларцами и реликвариями. Еще их можно сравнить с саркофагами – продолговатый неф, украшенный регулярной разделкой рельефами, лишенный каких-либо значительных доминант, как будто напоминает о своей главной функции – служить местом последнего упокоения. Если постройки XI в. своей массивностью напоминают светские замки, то церкви Меля и Ольнэ (как и целый ряд других церквей региона этого же времени) отличает нарочитая открытость и незащищенность, как будто указывающая на их непричастность к бурям и суете этого мира.