Цесаревич Вася
Шрифт:
— Егорыч, ты там проследи, чтобы всё положенное выдали господину подпоручику. И немного сверх положенного, иначе я сам в гости загляну.
— Не извольте беспокоиться, Павел Алексеич, — пробасил огромного роста зауряд-прапорщик. — Оне по военному времени на жлобское поведение опаску имеют.
— Но всё равно проследи.
— Так точно, господин капитан, — козырнул Егорыч, и кивнул Василию. — Пойдёмте, ваше благородие.
По дороге к полковым складам Красный поинтересовался:
— А почему благородие, если по
— Кто же спорит, конечно отменили, — согласился зауряд-прапорщик. — Вот как с нами под чужими пулями поползаете, так и вас те отмены коснутся, ваше благородие.
— Понял, — вздохнул Василий. Чего же не понять?
На складе Егорыч грохнул кулаком по железной двери, вызывая командующего портяночно-подштанниковым гарнизоном:
— Сёмка, щучий потрох, подь сюды!
— Чего орёшь, Глеб Егорыч? — из-за высоких стеллажей послышался недовольный голос, а потом показался его обладатель, что-то пережёвывающий на ходу. — Обед у меня, Егорыч. Ты дашь спокойно поесть людям?
— Так обедай, кто же тебе мешает? Капитан Родимцев даже зайти пообещал, чтобы приятного аппетита пожелать.
Каптенармус почему-то побледнел и судорожно проглотил непрожёванное:
— Зачем аппетиту желать? Не надо желать, если я уже пообедал.
Зауряд-прапорщик указал на Красного:
— Выдавай всё потребное, но если будет сидеть хуже, чем от Исаака Наумыча, то господа офицеры тебя не поймут. Все проблемы в жизни, друг мой Сёма, происходят от непонимания.
— Разве можно сравнивать изделия полковой швальни с произведениями искусства от Альтшуллера? Глеб Егорович, побойся бога! Исаак Наумович Чехову шил, графу Толстому шил, генералу Алексею Николаевичу Романову шьёт!
— А ты, Сеня, постарайся, а сравнивать другие люди будут, — зловеще пообещал зауряд-прапорщик. — И пошевеливайся!
Каптенармус осмотрел Василия с головы до ног, опытным взглядом снимая мерку без всяких приспособлений, и скрылся где-то среди стеллажей. Минут пять там возился, и вернулся с несколькими пакетами из вощёной бумаги.
— Извольте примерить, ваше благородие. Вот здесь парадная, здесь повседневная, а туточки полевая. Шинелку вот там повесьте, у нас не гимназия, у нас не украдут.
Василий повесил гимназическую фуражку на крючок и расстегнул шинель. Зауряд-прапорщик вдруг подобрался, смущённо кашлянул, и с какой-то странной интонацией произнёс:
— Извините за благородие, господин подпоручик.
— Так я вроде с вами под пулями не ползал?
— Я смотрю, и без нас обошлись.
А каптенармус вдруг звонко хлопнул себя по лбу ладонью:
— Совсем старый стал, сослепу не с той полки взял! — схватил пакет с парадным мундиром и опять скрылся среди стеллажей.
— Сёмка, про обувку не забудь! — крикнул ему вдогонку Глеб Егорович, и добавил почти шёпотом, обращаясь к Василию. — Я ведь грешным делом подумал, что опять какого-нибудь фертика для гвардейской отметки в послужном списке прислали.
— А что, и такие бывают? — фальшиво удивился Вася, как раз присланным фертиком себя и чувствующий.
— Сейчас всё меньше, а перед той войной чуть не каждый второй их офицеров. А как порохом запахло, так и пропали куда-то. Не поверите, прапорщики ротами командовали.
— А вот и мы! — Семён появился в обнимку с манекеном, облачённым в парадный лейб-егерский мундир. — Точно ваш размерчик, господин подпоручик. Осталось только звёздочки на погоны приладить.
— Это ты молодец, — одобрил зауряд-прапорщик, но тут же рявкнул. — Обувка где, храппаидол?
— Так вот! — каптенармус выложил на доску, что служила ему подобием прилавка, несколько пар обуви. — Сапоги хромовые, сапоги яловые, сапоги юфтевые, ботинки прыжковые, штиблеты лаковые парадные вне строя… Семён Тимошенко дело туго знает!
— Добре, — кивнул Глеб Егорович, и пояснил Красному. — Ежели перед барышнями форсить, то на заказ шитые красивше будут, но в дело ходить, так лучше со склада. И крепче, и не жалко. Сейчас мы пойдём оружие под вас подберём, а Сёма распорядится всё погладить, подшить, да на сапоги блеск навести. Сделаешь, Семён?
— А как же! Нешто Семён Тимошенко дела не знает? — даже обиделся каптенармус. — За полчаса управимся.
В оружейке их встретили не в пример вежливее и доброжелательнее. Наверное потому, что Василий не стал надевать шинель, а просто набросил её на плечи, и ордена были видны издалека. Седой фельдфебель лишь уточнил, винтовки какой системы господин подпоручик предпочитает в это время года.
— А что, есть выбор между берданкой и мосинкой? — пошутил Красный.
— Берданка для вас тяжеловата будет, а так да, бывает и их берут. Ежели в Туркестане доведётся работать, так с трофейными боеприпасами проблем не будет.
— Я вроде в Туркестан не собираюсь.
— Да кто же егерскую судьбу наперёд знает? — философски заметил фельдфебель. — У нас ведь как — сегодня в Гатчине кофий с эклерами, а завтра в Париже ихние марципаны пробуем. Жизнь, она штука сложная. Самозарядку Токарева возьмёте?
— Возьму.
— Это правильно, — одобрил выбор Глеб Егорович. — Магазинки в нашем деле куда как сподручнее, а ежели в хорошей оптикой… Александр Яковлевич, у тебя есть хорошая оптика для господина подпоручика?
— А что же ей не быть-то? У нас, слава богу, не Греция какая, у нас всё есть.
— Цейсовская? — спросил Василий.
— Обижаете, господин подпоручик, — усмехнулся в седые усы фельдфебель, и положил на стол деревянную коробочку. — Фабрики Дмитрия Ивановича Менделеева, просветлённая, с эфирной подсветкой, обеспечивающей возможность ночного прицеливания. Цейс супротив Дмитрия Ивановича — насекомое существо.