Цесаревна. Екатерина Великая

Краснов Петр Николаевич

Цесаревна вышла на улицу. За ней ехали сани и шли оставшиеся после рассылки отрядов двадцать гренадер. Она смотрела, как в прямой и широкой улице с редкими масляными фонарями в ночном морозном тумане скрывались, точно тая, отряды.

— Давай, — сказала она кучеру и села в сани. Против нее сели Воронцов и Лесток, сани тронулись, гренадеры беглым шагом следовали за ними. Они проехали Литейный, свернули на перспективу, и, когда пересекли Луговую и выехали на площадь Зимнего дворца, цесаревна приказала остановить сани и вышла на снег.

Она сама поведет во дворец своих преображенцев.

XX

Неслышною

поступью шествовала над Петербургом ноябрьская ночь. У Невы мороз был сильнее — Нева становилась. Мутными очертаниями, черным силуэтом вырисовывался на темном небе дворец. Лишь ночники да лампады горели по его покоям. Только внизу, у кордегардии тремя желтыми яркими квадратами светились окна караула. Цесаревна шла ко дворцу. Ее маленькие ножки тонули в снегу, юбки мешали скоро идти, фижмы колыхались над бедрами, тяжелая стальная кираса теснила грудь. Цесаревна не поспевала за солдатами. Гренадеры толпой следовали за ней. Они волновались, не зная, что их ожидает и как их примет караул. Они спешили, обгоняя цесаревну.

— Матушка, так не скоро, — сказал Нескородев, — надо торопиться.

Она прибавила шагу, но скорее идти не могла.

— Постой, матушка.

Солдатские руки сплелись, образуя как бы кресло, цесаревну подхватили, усадили на руки и быстро понесли к дворцу.

Неповоротливый, медведеобразный часовой в тулупе и кеньгах брякнул было ружьем «на руку», но гренадеры выхватили из замерзших рук ружье и оттолкнули часового в сторону.

Цесаревна прошла в караульное помещение. Лесток и Воронцов во мгновение ока порвали ножами барабаны. С нар поднимались люди очередных смен и в изумлении смотрели на входивших. В мутном свете масляных ламп, в чаду и тумане душной караульни высокая, прекрасная цесаревна в латах, с эспантоном в руке, с пунцовыми от мороза щеками казалась видением.

Теснясь и толкаясь, караульные вставали и строились, не разбирая из пирамиды ружей.

— Проснитесь, дети, — чарующим голосом сказала цесаревна. — Хощете ли мне служить, как отцу моему и вашему служили?.. Самим вам известно, коликих я претерпела нужд и ныне в крайности претерпеваю.

Солдаты сопели, тяжело дыша. Молодой сержант, стоявший ближе всего к цесаревне, еще мальчик, крикнул бодрым, веселым, срывающимся от волнения голосом:

— Матушка наша, всемилостивейшая государыня… Ваше высочество! Радостно давно сего часа ожидали, и что повелишь, все то учинить готовы.

— Идите со мною для объявления аресту бывшей правительнице и слушайтесь меня.

На шум и разговоры в караульном помещении из офицерской комнаты, отделенной сенями–проходом на караульную площадку, выбежали офицеры. Они были в плащах, с алебардами и эспантонами.

— Ваше высочество, — крикнул ротный командир, — зачем вы здесь?.. Что замышляете вы?..

— Я иду арестовать бывшую правительницу… И я требую, чтобы вы повиновались мне, дочери великого государя вашего…

— Ваше высочество!.. Караул! В ружье!..

Один из гренадер, сопровождавших цесаревну, кинулся на ротного командира, желая заколоть его. Сильным и ловким движением цесаревна отвела штык от офицера и повелительно, не громким голосом сказала:

— Арестуйте

их!

Разбиравшие уже ружья люди заколебались, не зная, кому повиноваться.

Цесаревна кинулась к ним. Во всей ее фигуре, в глазах, в звуке ее голоса были повелительная твердость и уверенность в том, что это она имеет право распоряжаться и приказывать людям караула. И эта уверенность сейчас же передалась гренадерам.

— Арестуйте этих людей!.. Я вам сие приказываю!.. Повинуйтесь мне! — повторила цесаревна.

Солдаты караула бросились на своих офицеров, окружили их и вывели из караульного помещения. Цесаревна с десятью гренадерами стала подниматься по внутренней лестнице. Часовые везде пропускали ее беспрепятственно. Так дошла она до дверей опочивальни Анны Леопольдовны, остановилась подле них и прислушалась. Было страшно тихо за этими дверями, казалось, что там, за ними, никого не было. Шум на гауптвахте и по лестницам не был слышен во внутренних, жилых покоях дворца. Цесаревна сделала знак, чтобы гренадеры остановились, и взялась за тяжелую бронзовую ручку высокой двери. Та поддалась мягко и бесшумно. Цесаревна открыла дверь. В спальне у божницы горела лампадка. За занавесями постели чуть светилось на ночном столике, в тазу с водой, маленькое пламя ночника. Гренадер с зажженным канделябром стал в дверях. Черные тени заметались по занавеси постели. Цесаревна подошла к ней и сказала низким грудным, четким голосом:

— Сестрица, пора вставать…

Занавесь быстро раздернулась, визгнули медные кольца. С широкой постели поднялись две фигуры с всклокоченными волосами в ночных белых кофтах — правительницы Анны Леопольдовны и ее фрейлины Юлии Менгден.

— Как?.. Это вы, ваше высочество? — сказала правительница. И вдруг все поняла. Ужас отразился в ее еще не проснувшихся глазах. — Ваше высочество, что вы хотите делать?

— Я должна арестовать вас, сестрица.

Цесаревна знаком показала гренадеру, чтобы он поставил канделябр на стол в спальне и вышел. Сама за ним заперла дверь.

— Одевайтесь, сестрица… Теплее одевайтесь… Мороз очень силен. Нева становится.

— Ваше высочество, вы ничего с нами не сделаете?.. Нет?.. Ничего?.. Отпустите нас к себе?.. И Юлию?.. Юлию позволите мне взять с собой?..

Цесаревна избегала смотреть на правительницу. Эти полчаса, что провела она в душной спальне Анны Леопольдовны, остались в ее памяти на всю жизнь, как какой–то кошмарный сон. Бесконечно унизительным казалось ей видеть, как правительница и Менгден торопливо и неумело одевались, наскоро мылись, делали кое–какую прическу.

Наконец они были готовы. Цесаревна открыла двери и сказала Лестоку:

— Отвезите ее высочество ко мне в дом.

Сама пошла в спальню императора, взяла младенца на руки, приказала няне взять его сестру и вышла с ним к ожидавшим ее в аванзале гренадерам.

— Я отвезу сама Иоанна Антоновича к себе, — сказала она Воронцову. — Вы же пошлите за священником для приведения войск к присяге и пригласите сюда князя Черкасского, Бреверна и Бестужева… Я буду сейчас же обратно.

На площади еще стояли сани с Анной Леопольдовной, растерянно повторявшей: