"Цесариус" обреченный...

Жейнов Станислав

Через пол часа почти вся команда покинула Цесариус. Плоты спустили с правого борта, — всего четырнадцать. Один в один: картограф сам делал чертеж, громоздкие, с навесами от солнца, широкими неуклюжими веслами, небольшими мачтами, плотными, наспех сшитыми парусами; связанные веревками в ряд, гигантским ленчатым червем они колыхались на волнах. С десяток запыхавшихся грузчиков еще сновали туда сюда, спускали уцелевшие тома корабельного архива, бледные младшие лаборанты, щурясь от непривычного света,

выносили из своих камер ящики с колбами, странные инструменты: штативы, похожие на металлические вешалки с основанием из голубых бутылей.

— Что это? — недовольно спросил Константин.

— Это?! — Удивленное лицо лаборанта выразило всю трагичность переживаемого оскорбления. — Это душа Цесариуса, месье!!

— Это уже восьмая душа, как я заметил, — раздражаясь, произнес Рум. — Бросьте эту дрянь. Вы воду взяли?

Картограф не стал дожидаться ответа, дрожащая фигура лаборанта вопила о глубоком эмоциональном потрясении; Константин подошел к борту, крикнул:

— Где вода? — Шумно, его услышали не сразу. Пришлось повторить несколько раз: — Где вода?!!

— Пятый и восьмой плот! — донеслось снизу. — В восьмом, месье!

— Распределить воду и сухари равномерно! Идет буря, нас раскидает! Всю одежду и матрацы раздайте сразу!

— Капитан, — услышал он за спиной, обернулся.

"Вот она троица, что ж делать то с вами?"

Макс и Лемм, третий — Чирик поднимался на палубу по лестнице, за спиной мелькал полный, и заметно — не тяжелый, мешок. Константин посмотрел строго, но скоро взгляд смягчился.

— Ладно прощены, — сказал не громко. — И-то лишь потому, что посмертно.

Все трое подошли к картографу, какое-то время молча переглядывались.

— Что друзья, обещал я вам, что будет весело, как видите слово держу.

— Ну, это ведь только начало, — обрадованный милостью капитана, произнес Лем.

— Еще бы, веселье впереди. Берегите воду. Леска, крючки — все взяли? Полтора месяца болтать будет, смотрите ребята…

— Капитан, думаете есть шанс спастись? — глядя на солнце и радостно щурясь, спросил Макс.

Константин похлопал его по плечу.

— Мы недолжны были плыть на этом корабле, и он не мог так быстро сгореть, и Мушито нас предал, как-то уж совсем это на него не похоже… В этой ситуации, чем хуже, тем лучше! Скажу больше: учитывая парадоксальность упомянутых событий, наш триумф, друзья мои, неизбежен. — Он хохотнул, и стал хлопать себя по карманам в поисках трубки.

Матросы улыбаясь покачали головами.

— Возьмите капитан. — Лем протянул картографу несколько сигар.

— Откуда?

— У дежурных были запасы, на воду выменял.

Чирик снял с плеча мешок и протянул картографу: — Это Вам капитан. Все, что можем. И-то с трудом вырвали.

Константин взял мешок, поставил на пол и развязав узел вытащил небольшой соленый сухарь, откусил половину и похрустев несколько секунд спросил:

— А вам?

— Мы как-нибудь разберемся, — сказал Макс.

— У нас есть сыр и тушенка, — добавил Лем.

Константин закашлял.

"Тушенка у них, да вы ребята забыли когда она вам снилась, не то чтоб…"

— Понятно, — прозвучало недоверчиво. — Мне сухари, а себе тушенку? Иного и не ждал от вас. И давно втихаря подъедаетесь?

— Возьмите капитан, — сказал Лем хмуря брови. — Вы еле на ногах держитесь. Без сухарей вы и неделю не протянете.

— Оставьте, — сказал Константин. — Знаете, что я решил? Мы будем на одном плоту.

Матросы покачали головами:

— "Старшие" будут против, месье. Это не лучшая идея.

— Ну, это уже не ваши заботы. Я сейчас вниз за остальными, а вы передайте: на первом плоту сигнальные ракеты, пусть раздадут всем. Макс — тебе отдельное поручение. Вот ключ. У меня в сейфе возьмешь толстую черную папку, она может пригодиться. Ну, кажется все. Пусть расцепляют плоты, и отходят метров на триста.

Ждите нас, мы уже скоро.

Победил Ксантипп Леверьский. Старшему механику, грузному, коротконогому, большого труда стоило держаться на костлявой неугомонной спине везучего коллеги: лопатки волнами подкатывали к нежным, болезненным местам; механик терпеливо кряхтел, изображая то ужас, то восторг, и неизменно повторял:

— Давай-давай! Вези-вези! Давай…

— Вези-вези! — весело кричали, окружившие их, "старшие".

— Отлично! Отлично! — хлопая в ладоши подбадривал Эд Женьо.

— Ме-ее-ее… ме-ее!.. — голосил Ксантипп, бросая радостные взгляды на капитана. Блеять было не обязательно, но преданный, тонко чувствующий настроение уважаемого начальника, он понимал: капитану это очень, очень нравится.

Появление Константина осталось незамеченным. Все были на столько пьяны и увлечены происходившим, что злое, подернутое нервной дрожью лицо картографа, еще долго не портило присутствующим настроения. Он прошел к своему столику, но не сел на стул: внимание привлекла мигающая в темноте точка. Иногда она разгоралась так сильно, что освещала раму и угол картины, что отблескивала на стене свежими масляными красками. Картограф подошел, но не очень близко: уже в трех метрах от мерцающего огонька лицо и уши обжог горячий воздух. Нарисованная на картине чайка становилась выпуклой, брюшко и крылья покрывались пузырями.

Худой Ксантипп сбиваясь, глотая согласные и кашляя от дыма читал за спиной картографа стих капитана:

— … историю постиг.

Для своих родных друзей.

Открывает он музей.

Ты не музея — ты души смотритель.

Друг, товарищ, граф учитель.

По музею каблуками — топчемся.

Вечность трогаем руками — молимся…

Рядом капитан — друг навеки.

С новым ветром перемен, он пришел

И своих друзей нашел.

Что ж обнимемся друзья…

Ксантипп запнулся, расстроено посмотрел на Эда.