Цейтнот
Шрифт:
— Ну, дружок, видишь, как я играю! Так-то! Куда тебе тягаться со мной! Молод еще, молод! Или ты думаешь, старого волка Шовкю можно проглотить в два счета?! Как бы не так! Меня голыми руками не возьмешь! Меня победить нельзя! Учти!
И в самом деле, Шовкю было трудно победить, точнее — невозможно, так как для него правил игры словно не существовало. «Мухлевщик Шовкю»! Странное прозвище. Интересно, кому первому пришло оно в голову? Кто его автор?
И Румийя тоже унаследовала от отца эту черту — мухлевать. Само собой, ни в шахматы, ни в какие другие игры Румийя не играет, тем не менее Фуад неоднократно наблюдал, как она в повседневной жизни пользуется подобного рода приемами. Главным для нее было всегда достичь цели. Любой ценой. Средства значения не имели.
Его сближение с Румийей также началось благодаря
— Научите и меня играть в эти ваши шахматы, — сказала она ему однажды. — А то папа все только обещает.
До этого молодые люди почти не разговаривали друг с другом. «Здравствуйте», «до свидания» — вот и все.
В тот день Шовкю и Фуад, как обычно, сели играть в шахматы. Хозяин дома попал в затруднительное положение и долго размышлял над очередным ходом. Бильгейс-ханум не было дома, поэтому чай им принесла Румийя. Поставила на стол поднос, на котором были два стакана чая, лимон, варенье, сахар, сама села рядом в кресло (невиданный случай!), уставилась на шахматную доску, хотя в игре ничего не понимала. Фуад не мог не заметить, что она украдкой поглядывает на него. И вдруг Румийя обратилась к нему с просьбой научить ее играть в шахматы. Сказала просто так. Ни тогда, ни после он не учил ее играть в шахматы. Не было у Румийи такого желания. Но с того дня они начали иногда разговаривать.
В то время Румийя встречалась с одним парнем. Спустя много лет (у них уже родился Первиз), однажды ночью, в минуту откровенности, Румийя призналась ему, что очень любила того парня. Любила, хотя никогда не собиралась выходить за него замуж.
— Из него бы не получился муж, — объяснила Румийя, — в нем не было семейной жилки.
Она встречалась с тем парнем уже около года. Отец, кажется, ничего не знал. Фуад видел их несколько раз вместе — на улице, в кино. Ему запомнилось: они не ходили под руку, шли всегда чуть поодаль друг от друга. Парень был на целую голову выше Румийи. У него было худощавое лицо, сросшиеся на переносице темные брови, большие серые глаза. Имя его было Чингиз, хотя все почему-то, в том числе и Румийя, звали его Охотником. Фуад не знал истории прозвища, не интересовался этим никогда. Может, парень и в самом деле увлекался охотой, а может, его так прозвали совсем по другой причине. Кроме той ночи, Фуад ни разу не говорил с Румийей о Чингизе-Охотнике; оба делали вид, будто такового никогда и не было на свете.
В памяти Фуада запечатлелся эпизод, который, как это ни странно, до сих пор причиняет ему боль. Однажды он допоздна засиделся у Шовкю. Они вместе работали. Когда Фуад уходил, часы показывали половину первого. Румийи дома не было. Тогда они жили еще в старом доме, похожем на торт. Фуад вышел из подъезда и направился в сторону Баилова. На улице было безлюдно. Он завернул за угол и увидел парочку. Это были Охотник и Румийя. В тот полуночный час они показались ему удивительно красивыми, как бы созданными друг для друга! На Румийе было белое платье, юбка — колоколом (крик тогдашней моды!). Талия схвачена широким красным поясом. На плече — красная сумка на длинном ремне. Ах, как он завидовал в ту минуту Охотнику! Как ему хотелось быть на его месте! И чтобы он был такой же красивый, такой же стройный, высокий! И чтобы одет был так же, как Охотник, — модно, элегантно! И чтобы у него были такие же густые волосы, такие же большие серые глаза, длинные ресницы, такие же сросшиеся на переносице брови! И чтобы рядом с ним шла Румийя! И чтобы она была безумно влюблена в него! Но… чтобы это был он, именно он, только он — Фуад! Фуад, а не Охотник!
Румийя, увидев Фуада, сдержанно улыбнулась. Он тоже улыбнулся ей: «Добрый вечер». Она почти безразлично бросила: «Добрый вечер!» И прошла мимо, не остановилась. Он тоже не остановился. Охотник ничего не ответил на его приветствие. И тут он вдруг сказал себе: «Фуад, Румийя должна стать твоей! Она должна стать твоей женой. Да, Румийя станет твоей женой, несмотря на то что она и Охотник будто бы созданы друг для друга, несмотря на то что они столь счастливы сейчас! Ты отберешь Румийю у Охотника! Отберешь! Отберешь! Отберешь!»
Как? Когда? Каким образом? Фуад не представлял себе этого. Тем не менее в ту минуту он твердо знал, что Румийя станет его женой. Он даже пожалел немного Охотника, посочувствовал ему…
Касум молча вел машину, сосредоточив внимание на дороге. Стрелка спидометра замерла на цифре «100»… Фуад размышлял: «Время показало, что даже самые, казалось бы, неосуществимые, несбыточные желания могут стать реальностью. Время… Время… А что это, собственно, такое — время? Вот иногда говорят: время — это вечно текущая река. Считают: прошлое — то, что безвозвратно прошло, будущее — то, что, возможно, будет. Возможно! Нет, время — это нечто стойкое, недвижимое, застывшее. Время не изменяется, изменяемся мы, люди, шагающие из Прошлого в Настоящее, из Настоящего в Будущее. Прошлое существует всегда, неизменно находится на одном и том же месте. Точно так же, как и Будущее. Будущее тоже существует всегда, со всеми своими событиями, происшествиями, перипетиями. Оно, это Будущее, существует в неизменном виде и ждет нас, ждет, когда мы придем к нему. И в тот момент, когда я встретил Охотника и Румийю на улице, уже существовала и их разлука, и мое обручение с Румийей, и смерть Бильгейс, и рождение Первиза и Джейхуна. Все это уже ждало нас. Уже тогда события были точно, неизменно предопределены. И вот, возможно, в ту ночь Будущее на мгновение открылось мне. Никто не ведал об этом Будущем — ни Бильгейс-ханум, ни Охотник, ни Румийя… Никто… Только я один и еще… быть может, Шовкю…»
Глава восьмая
Он знал, когда у Румийи день рождения. В кабинете Шовкю на стене висел большой календарь. Три даты на нем были обведены красными кружочками: дни рождения Шовкю, Бильгейс-ханум и Румийи.
И вот настал этот день. Он знал расписание ее занятий в институте. Первая лекция начиналась в одиннадцать тридцать. Значит, в одиннадцать Румийя должна была выйти из дома.
Фуад купил на базаре большой букет красных гладиолусов. Деньги взял у Аси. Сейчас, когда Фуад вспоминает это, ему делается нестерпимо стыдно. Разумеется, деньги он взял у Аси под другим предлогом, наврал ей что-то. В половине десятого подошел к дому Шовкю, позвонил из телефонной будки. Трубку взяла Румийя. Он сказал:
— Румийя-ханум, от всего сердца поздравляю вас с днем вашего рождения!
— Спасибо, кто это?
— Фуад.
— A-а, Фуад…
Вышла пауза, затем он сказал:
— Прошу вас, Румийя-ханум, подойдите через две минуты к лифту.
— К лифту? — удивилась она. — А зачем? При чем здесь лифт?
— Очень прошу вас, — повторил Фуад. — Ровно через две минуты.
Он повесил трубку, пересек улицу, вошел в их подъезд. Начал внимательно прислушиваться. Когда с третьего этажа донесся звук открываемой двери (двери их квартиры), он поставил корзинку с цветами в лифт (корзинку он купил в цветочном магазине), сам вышел и, протянув снаружи руку, нажал кнопку третьего этажа. Дверцы лифта автоматически закрылись, лифт пошел вверх. Фуад знал: на третьем этаже лифт остановится, дверцы сами собой распахнутся, и Румийя увидит в пустом лифте корзинку с гладиолусами, ей предназначенными.
Конечно, он мог бы и сам подняться в лифте, лично вручить цветы Румийе, но ему хотелось в этот день действовать как-нибудь оригинально, необычно и этой необычностью произвести впечатление на Румийю, поразить ее воображение.
С третьего этажа донесся голос новорожденной:
— Фуад, Фуад!
Он не откликнулся, вышел из подъезда и отправился в институт на занятия. Полдня прошло в томительном ожидании. Но он не обманулся. Случилось так, как он и предполагал. Шовкю прислал в институт своего секретаря, который разыскал Фуада и сказал ему, что вечером он непременно должен быть в доме Шовкю.
Какой это был несчастливый для него день! Каким униженным, ничтожным чувствовал он себя в тот вечер! Опять пришлось взять деньги у Аси. Он купил Румийе подарок — набор серебряных ложек.
Румийя вежливо улыбнулась ему:
— Ну, зачем еще и это?! — Глаза ее оставались равнодушными, холодными. — Вы ведь уже сделали мне подарок утром — прислали цветы в лифте.
Это была первая и последняя оценка необычного поступка Фуада. А он-то воображал, что Румийя весь вечер будет рассказывать гостям о его оригинальном способе делать приятные сюрпризы. Увы, про цветы в лифте она больше не вспоминала. Все ее внимание было сосредоточено на Охотнике, на других гостях, на всех, кроме Фуада. Пришло много молодых людей. Все смеялись, болтали, танцевали. Все! Кроме Фауда. Фуад чувствовал себя стесненным. Молчал. Ему казалось, все думают, глядя на него: «Откуда взялся этот угрюмый тип?»