Чабор
Шрифт:
— То не убыль, — сплюнув кровяной сгусток себе под ноги, ответил волхв, — то безволье. Хочу — даю тот мешок, хочу — нет. Могу и два мешка дать, …но по своей воле. Да и к отцу ты не равняйся. Он ворогов хазарских и к крыльцу своему не подпускал, а ты их уж и за стол собой приглашаешь, совет от них берёшь. А всё потому, что сам по крови …серый.
— Заткнись! — снова замахнулся князь, но почему-то опустил руку, вернулся к посаде и сел. — Ортай, — Владимир вдруг сменил тон, — а вот дай я тебе волю, интересно, что бы ты с ней делал?
Волхв поднял голову и внимательно посмотрел в глаза ни с того ни с сего переменившегося князя. Не уловив
— Отвечай, Ортай, — напирал князь, — на кой тебе эта воля?
— Воля? — переспросил волхв. — Ты можешь делать со мной всё, что хочешь — убей, на кол сажай, но прежде дай волю. Я хотел бы и родиться, и умереть вольным. Так даже лучше — дай волю, и сразу вели убить.
— Зачем? — удивился князь. — Тебе нужна воля только для того, чтобы умереть?
— Отпустишь ты — полонит другой. Много вас тут, а так… помереть вольным — дело большое.
— …Так не годится, — князь развёл руками и с досады хлопнул себя по худым ляжкам. — Ты ведь понимаешь, что без услуги я тебе воли не дам, а если будешь знать, что всё равно скоро умрёшь, мою просьбу выполнишь лишь бы как. Нет уж, давай сговоримся. Я тебе дам волю, а ты взамен этого в короткий срок выходишь двух моих воинов.
— Князь, князь, — с укором покачал головой Ортай, — как гонять и бить, будто зверей, от Киева до Литвов — так волхвов, а как выходить кого — опять волхвы. Неужто думаешь, что кто-то станет тебе помогать? Да и не волхв я вовсе, говорил же.
Владимир пропустил мимо ушей последние слова полешука.
— Я ведь даю хорошую цену, — продолжал он, — ты же сам говорил, что воля — дело большое.
— Что мне воля, когда куда ни кинься, опять поймают и к тебе же приведут. Мне б такую волю, чтоб среди людей жить и вольным быть…
— Торгуешься? Думаешь охранную грамоту себе выхлопотать? Это дело не плёвое, надо согласить с боярами да епископом…
— А выходить двоих, по-твоему, пустяк? Я ведь их ещё и не видел. Может так статься, что они безнадёги, и тогда моя воля…. Мне уж либо смерть, либо воля с охранной грамотой. Что-нибудь да выхлопочу. Да и что для тебя совет и бояр, и ваших же хазарских епископов? Ещё и не такое сам решал.
Князь замолчал. Берег уже начал думать, что он так никогда и не примет решения касательно этого непокорного Ортая. Но, как видно, когда очень нужно — и князья умеют пригибаться...
— Добро, волхв, — сказал Владимир. — Как только Псор и Всемил встанут на ноги, дам тебе вольную с охранной грамотой. Будешь вольным от податей, но не от законов, учти это. Как липа отцветёт, я поеду в Киев. Всемил должен быть со мной, живым и здоровым. Смотри, Ортай, без всякого там. Чуть что — на том свете найду, ты меня знаешь.
Берег, ты свидетель, княжеское слово даю, что выполню обещанное, — князь по старинке поднял правую руку ладонью вперёд.
…Через месяц зацвела липа. За всё это время Ортай лишь четырежды выходил из Слободы в лес, за корешками да травами. Из дома, где находились Всемил и Псор, волхв — всё же будем называть его так — выходил немногим чаще. В общем, старался, как мог. В дом никого не пускали, да никто, по понятным причинам, особенно-то туда и не совался.
До сих пор обозлённые боярские родственники ходили к князю жаловаться на Берега, требовали наказать его за скрытность и за то, что странным образом уцелел там, где пострадали их сердешные родичи. Владимир молча выслушивал их, но ничего не предпринимал. Он прекрасно знал, о чём пекутся эти люди.
Всегда, стоит только заболеть молодому ли, старому, так, чтоб с постели с недельку не вставать, найдутся родственники, которые, оказывается, в нём Души не чают. И чем богаче больной, тем неожиданнее и сильнее его начинают любить и ценить, с тайной надеждой на завещание. Такие родственники и похоронят за свои деньги, только б разделить твои.
Псор и боярин Всемил уже довольно долго болтались между небом и землёй, а потому их родственники начинали заметно нервничать. Поскольку на Владимира и жаловаться-то некому, выше только Боги, то действия полесского волхва даже не обсуждались. Хоть по приказу самого князя и перебили тех волхвов видимо-невидимо, а вот пусть поживёт один пока, раз сам князь не против.
Излечит полешук «порченых» или нет, будь он хоть сам чёрт, а жаловаться некому. Вот и шумели родственники, сотрясая воздух и брызгая слюной, понося недосмотр Берега, из-за которого и маются Всемил и Псор. Дурная кровь, разбуженная затянувшейся кончиной прокажённых, вскипала бурно лишь в палатах князя, но за их порогом все затихало.
Встречая Берега, сердобольные родственники вовсе опускали глаза. Конечно, ведь совестно поносить человека за его спиной, да уж больно «заметно» надо было «любить» умирающих, непременно заметнее других, и ругать Берега тоже. Конечно, в глаза-то никто не рискнёт что-то сказать княжескому гридню. Берег удалец такой, что если по лбу кому щёлкнет, то и сапоги свалятся…
Вскоре начал отходить цвет липы. Не суждено было сбыться тяжбам боярских родственников. Сдержал волхв своё слово.
Бледное, усталое лицо Всемила светилось улыбкой. За долгое время болезни он впервые вышел во двор. Следом на свет божий, щурясь появился и Псор. Боярскому сподвижнику за надменность и несдержанность в общении с берецким колдуном серьёзно досталось на орехи. Его кожа и после лечения оставила на себе печать изувера в виде безобразных тёмных пятен и следов кожной коросты. Но, так или иначе, это уже был Псор. То, чем он был совсем недавно — красное, бесформенное и жуткое существо — исчезло. Теперь воин боярской свиты понимал, что имел в виду колдун, говоря «бывает, что и сам хотел бы со своей шкурой расстаться, да не можешь». Псор и сейчас с ужасом вспоминал тот страшный зуд, избавление от которого ему виделось только с потерей кожи, а, стало быть, и жизни.
Боярин Всемил медленно пересёк пустой двор, подошёл к волхву и низко поклонился ему до самой земли. Бледный, измотанный недосыпанием и ещё не зажившими ранами Ортай взял его за плечи и потянул вверх, принуждая подняться.
— Ну что ты, боярин, — выдохнул он, — не нужно мне этого. Ведь не по своей же воле лечил я тебя, ты это знаешь. Вылечить человека — дело доброе, да ведь меж мной и Красным торг «ты мне — я тебе», а это не благо. Так что не прогневайся, боярин…
— Мил человек, — вздрагивая от нахлынувших слёз, ответил Всемил, — что тут… — он смахнул сухой ладонью горькие капли, — что бы ты ни говорил, а я до конца своих дней буду тебе благодарен. Жить без этого недуга… просто счастье! Ты вытянул меня из лап хворобы, и я этого не забуду. Запомни: мой дом для тебя всегда открыт, и нет мне ныне важнее дела, чем твоё. Ты не просто спас меня и Псора. Я словно заново родился, понимаешь?