Чакра Фролова
Шрифт:
«Час от часу не легче, – подумал Криницын. – Грузовики какие-то здесь ездили. Наши, чужие, кто тут разберет».
– Ладно, Шерлок Холмс…
– Чего? – насторожился Захарченко.
– Я говорю, бросай землю нюхать. Дело есть.
– Слушаю, товарищ майор.
– Мы пока здесь привал устроим, а ты отправишься снова в Невидово на разведку.
– Так меня ж уже видели там, – удивился Захарченко.
– Кто видел? Дед один? Да я понимаю… Но и выбора у меня нет. Своих солдат я как облупленных знаю. Но их у меня всего ничего осталось. А у Мухи вон, сплошь желторотые. А ты – парень юркий, толковый. Кого ж мне еще посылать?
– Спасибо за доверие! – рявкнул Захарченко, вытянувшись в струну.
– Ладно, ладно. В общем, поглядишь, что и как, вернешься, доложишь. Только смотри – ничего не взрывай. Только давай-ка мы тебя в гражданку переоденем. На всякий пожарный. А ну-ка пошли со мной.
Вскоре Захарченко переодели в гражданскую одежду, которую нашли по дороге в Невидово – видимо, кто-то из беженцев в спешке обронил узелок. Правда, она тут же треснула по швам, что было удивительно, учитывая скромную комплекцию Захарченко. Но, видимо, беженец был совсем хлипким.
– И так сойдет, – сдавленным голосом, чтобы не прыснуть от смеха, сказал Криницын. Но затем не выдержал и все же расхохотался. Следом, как по команде, расхохотались остальные бойцы. Лицо Захарченко стало пунцовым, но он сдержался.
– Извини, Степан, – отсмеявшись, сказал майор. – Но это даже хорошо, что у тебя вид такой идиотский. Идиоты на войне дольше живут.
Он хлопнул Захарченко по спине.
– Ну, ни пуха тебе.
– Есть «ни пуха», – выдавил красный от смущения Захарченко.
Остальным бойцам майор дал приказ устраиваться на ночлег. Те радостно побросали вещмешки и винтовки и разлеглись кто куда, с наслаждением вытянув гудящие ноги.
Глава 33
Очередной день близился к концу. Где-то далеко у горизонта тонуло солнце, и лес тихо шевелил кронами деревьев. Все было как обычно. Только небо мычало невнятно и тревожно.
По одной из тропинок, ведущих в Невидово и петляющих между бескрайними Кузявиными болотами, шагал человек. На человеке были замызганные грязью сапоги и одежда явно с чужого плеча: из сморщенных рукавов кургузого пиджака торчали руки едва ли не по локоть, а брюки сидели так плотно, что, похоже, сковывали размашистую поступь путника. В то же самое время по другой тропинке, ведущей в Невидово, шел еще один человек. Он был также молод и щупл, но в отличие от первого шел медленно и осторожно, постукивая впереди себя длинной палкой и постоянно меняя положение кепки на голове: то сдвигая ее на затылок, то, наоборот, надвигая на лоб. Иногда он замирал и прислушивался, но, не обнаруживая ничего, кроме жалобного всхлипывания болотных вод и небесного гула, шел дальше.
Первый (а это был Захарченко) шагал быстро и уверенно, поскольку места ему были знакомы. К тому же тропинка была протоптана его же ротой, отступавшей после разгрома у пограничной заставы. Второй (это был Кузьмин) шел медленно и осторожно, поскольку начинало смеркаться, а местности он не знал, да и вообще первый раз видел столь необъятные болота. К тому же его отвлекали и тормозили шаг мысли об оставленной в партизанском лагере Ольге и ревнивом сопернике Гуляшове. Кузьмин не сомневался, что его отсутствие (а может, и вероятная смерть) обрадует их. И как знать, не был ли Гуляшов тем, кто первым предложил послать именно Кузьмина в разведку. Кузьмин, как и его соперник, не представлял, что Ольга может влюбиться в кого-то третьего. Посему в голове у него то и дело проносились различные картинки, от которых ему становилось грустно и тошно. То ему представлялось, как влюбленная парочка узнает о его, Кузьмина, смерти и притворяется огорченной, а после тайно целуется и смеется, не веря собственному счастью. То ему виделось, как он лежит тяжело раненный посреди этих мерзко квакающих болот, а Гуляшов говорит Ольге, что Кузьмин погиб, и та, купившись на эту ложь, соглашается стать женой агронома. И как много лет спустя Кузьмин, спасенный местной девушкой, находит их и раскрывает Ольге истинное лицо Гуляшова. Гуляшов, конечно, краснеет и все отрицает, а Ольга бросается в объятия Кузьмина, но тот, отстранившись, говорит, что, увы, любит ту, которая его спасла и выходила. Этот сюжет как-то особенно ярко пронесся перед глазами Кузьмина, так что он даже заплакал и остановился на несколько секунд, чтобы высморкаться и перевести дыхание.
Когда же, наконец, добрел до окраины деревни, сразу же забыл и про Ольгу, и про агронома, поскольку натолкнулся на бесцельно блуждающего Клима. Сначала едва не сиганул в кусты, но, присмотревшись, понял, что фигура перед ним не опасная. Тем более что в руках у Кузьмина была палка, а за поясом пистолет.
– Здорово, – осторожно окликнул он блуждающую фигуру.
Клим ничего не ответил, а только посмотрел мутным взглядом на Кузьмина.
– Местный или как? – неуверенно продолжил Кузьмин.
– Здорово, – как всегда с опозданием очнулся Клим. – Откуда будешь?
– Да из соседнего района, – бодро затараторил заготовленную «легенду» Кузьмин. – Деревню сожгли. Село Горькое, слыхал, может? В общем, так и мыкаюсь. Заблудился, на вас вышел. У вас тут как со жратвой?
Клим пожал плечами.
– Со жратвой по-разному, – туманно ответил он.
– А как деревня зовется?
– Невидово и зовется.
– Понятно… А немцы свирепствуют или как?
Клим почесал небритую скулу и задумался. Во-первых, он уже начал путаться, какая власть на дворе. Во-вторых, последние-то точно свирепствовали – вон, сколько кровищи пустили, но вот только не совсем понятно, немцы они или кто – форму-то немецкую напялили, а говорят без переводчика. Как бы на русском. Но вот в том-то и дело, что «как бы».
– А ты на предмет чего интересуешься? – выпутался он из сложной ситуации.
– Ну как, – замялся Кузьмин. – Если их много, так не буду соваться. А если немного, так, может, и попрошу хлебца. Или работы какой.
– А, – неожиданно просиял Клим. – Так тебе знаешь, кого лучше спросить?
– Кого?
– Вон щас на пригорке один уже интересовался немцами. Ты к нему и подойди. Вдвоем оно всяко сподручней… Ты его догонишь… Имени я вот только его не помню. Да и твое уже забыл.
Тут Клим сокрушенно покачал головой и уставился взглядом куда-то в сторону горизонта.
Поняв, что больше ничего от собеседника не добьется, Кузьмин изящно обогнул колышущуюся фигуру Клима и двинулся на пригорок.
Но по дороге как-то призадумался – кто ж это, интересно, насчет немцев выспрашивал. Настоящий погорелец или тоже, как и он, что-то вынюхивает? Кузьмин невольно сбавил шаг, но поскольку местность не знал, то едва поднявшись на пригорок, понял, что обнаружил себя окончательно и бесповоротно – чуть в стороне, ближе к забору (который, к слову сказать, ничего не огораживал, а являл собой просто набор бессмысленно сколоченных досок), стояли двое мужчин и пристально смотрели в его сторону. Один – видимо, тот самый путник, что разговаривал до него с Климом, другой – видимо, немец, хотя и довольно странно одетый. На нем была офицерская фуражка, сидевшая, что называется, на ушах, и почему-то солдатская рубашка – за время партизанских действий Кузьмин научился неплохо разбираться в немецкой униформе. На бедре нелепым аксессуаром, вроде седла на корове, болталась портупея. Зато через плечо висел самый настоящий немецкий автомат. Они курили и о чем-то говорили. Возникшего Кузьмина заметили сразу и теперь с интересом смотрели в его сторону.
«Вляпался», – мысленно похоронил себя Кузьмин.
«Кого это черт несет?» – подумал Захарченко, с тревогой разглядывая щуплую фигуру тракториста. Ему и так хватило сюрпризов. Первым был Клим, который отвечал невпопад и в столь туманной форме, что после беседы с ним Захарченко понял, что ничего не понял. Хотя было видно, что делал это Клим безо всякого злого умысла, а просто потому, что хорошо «принял на грудь». Захарченко собрался было оставить Клима, но тот, как назло, окликнул не пойми откуда взявшегося немца, правда, странно одетого.