Чандрагупта
Шрифт:
чтобы его оправдать, и дело может дойти даже до восстания против нового правителя Магадхи. И хотя брахман
видел, что народ сейчас настроен против Ракшаса, он не придавал этому особого значения, зная непостоянство
толпы.
“Народ похож на море, — рассуждал Чанакья. — Когда он спокоен, то несет вас на своих волнах. А если
бурлит, то может по своей прихоти бросить в пучину или вышвырнуть на берег”.
Чанакья вовсе не хотел открыто судить Ракшаса и тем более выносить ему
теперь только к одному — сделать министра союзником Чандрагупты и разгромить греков. Ненависть брахмана
к захватчикам питали тяжелые воспоминания. Он видел произвол, чинимый греками в Такшашиле, и хотел
мстить. Чанакья понимал, что, если Ракшас самостоятельно поведет широкое, гласное расследование, все может
со временем открыться. Этого-то он и опасался. Конечно, Ракшаса можно было судить и выслать из Магадхи.
Однако Чанакья предпочитал не делать этого по двум причинам.
“С одной стороны, — размышлял брахман, — если Ракшас будет изгнан, он возненавидит Чандрагупту,
поднимет против него других царей и двинется на Магадху. Он предан Нандам. И теперь, когда этот род погиб,
сочтет своим долгом уничтожить тех, кто погубил его. Для осуществления этого министр сделает все, что в его
силах. Изгнание Ракшаса не принесет пользы, а вред будет огромен. С другой стороны, Чандрагупте нужен
министр, а Бхагураян не подходит для этого”.
Сам Чанакья не хотел занять место Ракшаса. Его снова тянуло в Гималаи, туда, где не было политики и
людских страстей. Но брахман не мог считать свою цель достигнутой до тех пор, пока Ракшас не признает
Чандрагупту преемником Нандов и не согласится служить ему. Чанакья понимал всю трудность своей задачи,
но он всегда говорил, что для него не существует препятствий, и был уверен, что его призвание и состоит в
достижении невозможного. Брахман знал, что ничего не добьется от министра, если обвинит его в убийстве
Нандов и попробует показать ему безвыходность положения. Такими средствами успеха не достигнешь. Чтобы
Ракшас стал союзником, нужен другой путь. И Чанакья искал его.
После того как состоялся допрос Парватешвара, между Чандрагуптой и министром произошел
следующий разговор.
— Министр Ракшас, — сказал юноша, — вы слышали, что тут говорил Парватешвар. Но нам это
представляется невозможным. Вы неспособны на предательство и не могли совершить преступления. Поэтому
не думайте, что мы всему этому верим. Парватешвар ведь не скрывал, что ждет случая захватить Магадху. Нас
никто не убедит, что вы могли быть заодно с ним. И теперь именно вам следует найти бунтовщика и сочинителя
этих писем.
— Царевич, — ответил министр, — ты, конечно, можешь думать
говоришь, что я не мог пойти на такую низость. Но какая польза от того, что ты так думаешь? Народ будет
считать меня виновным, потому что письма с моей печатью оказались у Парватешвара. Этот прихвостень греков
назвал меня изменником, но обвинение должно быть с меня снято. Я буду считать, что вы верите мне, если
решите открыто вести расследование.
— Министр, — вступил в разговор Бхагураян, который находился тут же, — если мы поведем открытое
расследование, то могут возникнуть всякие осложнения. Лучше всю эту загадочную историю продолжать
держать в тайне, а с Парватешвара взять выкуп и отправить его восвояси. Царевич Чандрагупта станет
махараджей, и мы будем править Магадхой. Ты останешься министром, а я — главным военачальником.
— Подлец! — вскричал Ракшас. — Думаешь, я не понял твоей грязной игры? Как бы не так! Но понял-то
слишком поздно. Не то бы… Да что толку говорить об этом теперь?
Гла в а XXXIV
НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА
Бхагураян некоторое время сидел молча. Он не знал, что ответить министру, хотя понимал, что молчать
нельзя.
— Почему же? — проговорил он. — Можно и сказать. Говорите все начистоту. Договаривайте, раз
начали.
— Что мне говорить, Бхагураян, если ты повернул армию против Нандов и стараешься посадить на
престол какого-то низкорожденного нечестивца. Да, я был слеп. Я решил, что у Магадхи нет сильных врагов. И
я заслужил наказание. Ты, Бхагураян, цареубийца и предатель. Я совершаю тяжкий грех, что говорю с тобой.
Если у вас обоих есть хоть немного смелости, то вы будете судить меня при народе. Когда меня признают
виновным — а это так и будет, — выносите мне любой приговор. А не хотите открыто судить меня, так я пойду
на улицу и во всеуслышание заявлю о том, что произошло.
— Министр, — ответил Бхагураян, — кто мы такие, чтобы судить тебя? Ведь всегда ты выносил
приговоры. Я прошу тебя только об одном: оставь толпу в покое. Народ непостоянен. Никогда нельзя
предвидеть, на чьей стороне он будет.
— Бхагураян, зачем повторять одно и то же? Что такое толпа, мне известно не хуже, чем тебе. Сейчас ты
у власти. Делай что хочешь. Я же хочу, чтобы с меня сняли обвинение. А если докажете мою вину, я готов
понести любое наказание. Милости мне от вас не нужно. Я никогда не соглашусь все скрыть и помогать
Чандрагупте. Об этом и не думайте.
В словах Ракшаса были решимость и вера в свою правоту. Бхагураян и Чандрагупта молчали. В это время