Чара силы
Шрифт:
Сказать по правде, Гамаюн виделся с Перуном всего один раз — лет десять назад.
—Дело у меня, — ответил сын Сирин.
— Ко мне?
— Может, и к тебе, коли ты согласишься, — осторожно начал Гамаюн.
— Говори.
— С Даждем в Пекле беда, — выпалил Гамаюн главную весть. — Вот я и…
— Пришел меня на подмогу звать? — перебил его Перун. — Али успел позабыть, что когда-то такую же весть доставил? Я тогда сам чудом спасся! За старое принялся?
— Но это правда! Вот если бы ты слетал и узнал сам, что там творится…
— В Пекле пока что есть князь. Он мне о подмоге весть не слал. А ты соврешь — не дорого возьмешь. Если это все, то лети-ка прочь, пока я добрый. Всю вашу породу — и тебя, и матушку твою, и Велеса —. сколько себя буду помнить, не прощу!
— Значит, о Велесе ты ничего не знаешь? — воскликнул Гамаюн.
Уже повернувшись, чтобы уйти, Перун остановился.
— Как же, знаю, — ответил он. — Коли ты его ищешь, то знай — я твоего приятеля несколько дней назад проткнул копьем. Подкараулил на этих самых стенах!.. Теперь он либо издыхает в какой-нибудь уединенной пещерке в горах, либо разбился вдребезги, сорвавшись с утеса. Ищи его теперь!
Взмахнув на прощанье рукой, Перун через две ступеньки сбежал обратно во двор и скрылся.
Гамаюн замер, не в силах поднять крыльев. Вышло так, что он и правда не задержался здесь, разом узнав все, что хотел. Ветер трепал встопорщенное оперение, толкал сзади, стараясь сорвать со стены, а Гамаюн сидел как потерянный, уставясь в одну точку, и только шептал одними губами:
— Какая жестокость.,.
Если бы можно было повернуть время вспять, он бы не стал раздумывать — в открытую встал на сторону матери и Велеса, может быть, сам сражался с Перуном… Как доказать, что он изменился? Но таких, как он, наполовину зверей, наполовину людей, недолюбливали во все времена. Разве только Стривер? Он сам сын птицы, да еще и родной сестры Сирин!.. Нет, Гамаюн помнил ту погоню в горах, и Стривер вряд ли ее забыл. А Смаргл? Он был ребенком! Но и он тоже может кое-что припомнить. Все Сварожичи имеют на него зуб, любой заподозрит ловушку. Гамаюн почувствовал отчаяние.
…Из горьких раздумий его вывели легкие торопливые шаги. Он встрепенулся. По парапету, обеими руками придерживая у горла плащ, шла молодая женщина. Капюшон, обитый мехом, скрывал ее лицо, но наружу выбивалось несколько прядей вьющихся медно~рыжих, как у Перуна, волос. Ярко–зеленое с алым и черным шитьем по подолу платье виднелось из-под плаща. Женщина в другой руке несла что-то под полой, стараясь, чтобы этого никто не увидел. Путь ее пролегал к одинокой башне, где, насколько помнил Гамаюн, обыкновенно жили незамужние девушки. Эта башня именовалась Девичьей.
Лапы полуптицы затекли на холодных камнях. Гамаюн пошевелился, и шорох его оперения привлек внимание женщины. Она остановилась, не дойдя до него двух шагов, и подняла глаза. Черты ее лица так напоминали Перуна, что Гамаюн растерялся — то же правильное лицо, высокий лоб, ровные губы и зеленые глаза. Несомненно, это одна из его сестер — оставшаяся незамужней Жива. Ее нежная красота начала блекнуть, но она все еще была привлекательна.
— Кто ты? — спросила она. — Человек или птица?
Гамаюн поежился, поводя человечьими плечами.
— Ни то, ни другое. Я Гамаюн, сын Сирин. Моя мать — враг Перуна.
— Он вот уже несколько дней ничего не видит от ненависти. — Женщина с опаской оглянулась на двор. — Если он найдет здесь тебя…
— Убьет, — закончил Гамаюн. — Мы только что виделись!
Жива ахнула.
— Тогда тебе повезло, — быстро шепнула она, подходя ближе. — Он словно слепой. Даже Ящер — и тот с ним в ссоре. Только Даждь мог бы его приструнить, да где он теперь?
Гамаюн решился. Воровато оглянувшись, он наклонился к женщине как можно ниже.
— Я весть о Дажде принес, — шепнул он. — Хотел ее Перуну сказать, да только не поверил он мне — ответил, что я нарочно его подманить хочу. А Даждю помощь нужна!
Он вдруг замолчал, потому что Жива побелела так, что проступили давно исчезнувшие веснушки.
— Даждь в беде? — прошептала она.
— Да. Мне передали, что Марена… Прости, но я не могу тебе все сказать. Я хотел найти тут кого–ни- будь, кто поверит мне, но я когда-то им всем насолил, и теперь меня никто не хочет выслушать.
Жива кусала губы, осторожно оглядываясь по сторонам. Наконец решившись, она дотронулась до лапы Гамаюна.
— Можешь мне не верить, — прошептала она, — но если ты подождешь до ночи, то я, пожалуй, смогу найти здесь того, кто выслушает тебя! Я приду на это самое место, когда солнце скроется во–он за теми горами. Ты будешь ждать?
Терять Гамаюну было нечего, и он согласился.
Жива уже побежала дальше по своим делам, когда он окликнул ее:
— Госпожа!
— Что?
Вскочив со стены, он подковылял ближе.
— Я долго летел, устал… У тебя не найдется чего- нибудь…
— Понимаю, — кивнула Жива. — Что ты хочешь?
— Мяса!
Остаток дня Гамаюн проторчал на крыше Девичьей башни, прячась от обитателей. Перун мог увидеть его и решить, что тот и впрямь замышляет недоброе. Живу он за день видел всего единожды — она вынесла ему на подносе жареного мяса и убежала.
Наконец небо потемнело. В окнах замка зажглись огни, на стенах показалась стража. Гамаюн осторожно соскользнул на крепостную стену, где и замер, топорща перья в тщетной попытке согреться. Он здорово замерз и с содроганием думал о предстоящей ночи в объятьях северной суровой зимы.
Легкая тень появилась совершенно неслышно и напугала бы Гамаюна, если бы ее не выдал скрип снега под сапожками.
Жива подбежала, взволнованно дыша.
— Ты готов? — спросила она. — Поклянись мне, что никому не скажешь того, что видел.
— Я не скажу даже Велесу, когда его увижу, — пообещал Гамаюн. — Я на все пойду ради Даждя — он первый, кто мне поверил!
— И я иду на это ради Даждя, — молвила Жива. — Идем!
Она пошла впереди, указывая путь. Гамаюн, переваливаясь, шел за нею.