Чаровница для мужа
Шрифт:
Они были счастливы и влюблены, пока были бедны. Потом…
Неужели в этом все дело?
«Брось задавать риторические вопросы, — зло сказал он себе. — Ты прекрасно знаешь, что именно в этом!»
Ему не стало легче оттого, что он знал причину, знал, каким будет следствие. Сам на себя обрушил лавину, сам и выбирайся. Да вот не выбраться, это он тоже знал.
А вот она … она сухой выйдет из темной, черной, смертельной воды — когда его уничтожит. У него были свои источники информации в самых неожиданных местах, и он знал, что убийство байкера имеет почти стопроцентный шанс перейти в разряд «висяков». Опытные люди такое видят и понимают сразу. Точно те же шансы у убийства Людмилы.
Вторушин не сомневался в том, кто виновен. Но самое забавное, что у убийцы было на это время безупречное алиби.
Наемник? Нет. Это сделала она, она сама. Сладость мести она не уступит никому. И в то же время у нее есть алиби.
Вторушин не сомневался: его убьет она своей рукой. И опять у нее будет алиби.
Ну что он мог сделать?
Только нанести встречный удар.
Промахнется. То есть попробовать можно, и все же…
Тогда надо сделать все, чтобы эта змеища не смогла насладиться плодами победы. Пусть подергается. Пусть поползает, помучается, захлебнется своим же ядом!
План действий выстроился мгновенно. Это был сложный план, ну что ж… мало разве он осуществил сложных планов? История с байкером тоже была не очень простой, хотя по сравнению с тем, что ему предстоит, семечки, конечно.
Только надо спешить. Очень может быть, что ее палец уже застыл на спусковом крючке. Очень может быть, что пуля уже выпущена и летит, разрезая, расплавляя вокруг себя воздух…
Говорят, у человека, который смотрит в глаза смерти, вся жизнь мелькает перед глазами. Ну, вся не вся… однако перед глазами Вторушина вдруг — внезапно, стремительно, ни с того ни с сего! — промелькнуло вполне достаточно, чтобы он понял, как именно она умудрилась обеспечить себе алиби. Это было так просто, так… хитро! Никто, кроме нее, не додумался бы. Змея, ну воистину — змея!
– Нет, не старайтесь меня повернуть руками. Я сама повернусь вслед за вашим корпусом. Нет-нет, не плечом, а корпусом.
– А плечо — разве не часть корпуса?
– Часть. Но скрутка происходит на уровне талии. Помните, как мы в начале урока упражнения делали на скрутку? Вот здесь, в этом месте, поворачивайте корпус. Не плечо! Вот так. И видите, я тоже спокойно и неспешно поворачиваюсь. Теперь выводите меня из креста. Не руками, не руками. Просто шагните вправо, и я пойду за вами. Ведь вы меня вправо направили, верно? И хотите, чтобы я пошла следом. Значит, туда и шагайте. Тише, тише, не тащите меня, я и так пойду! Вот, вы дождались, чтобы я стала на ногу, теперь дайте мне возможность повернуться и идите влево, только нормальным шагом, а не прыжком. Держитесь на своей оси, не падайте на спину!..
Раньше здесь помещался кинотеатр. Назывался он «Октябрь». Алена Дмитриева в былые времена иногда хаживала в него. А еще чаще — мимо него, торопясь в книжное издательство, где в ту пору работали Сашечка с Машечкой, — ну вот, навещать подружек она и ходила мимо кинотеатра «Октябрь», выстроенного на улице Джамбула в этаком псевдо-классическом стиле: колонны, непременный бело-желтый колер, высокое крыльцо… Теперь от кинотеатра не осталось и помину. Теперь здесь располагалась самая большая и шикарная в городе танцевальная студия. То есть на втором этаже, в кинопроекторской, находились служебные помещения, раздевалки и все прочее, словом, а на месте прежнего фойе, буфета и зрительного зала был зал танцевальный, при виде которого Алена только ахнула и растерянно похлопала ресницами. Да здесь милонги европейского уровня надо устраивать, а не частные уроки по аргентинскому танго! А между тем сейчас тут должен был пройти именно частный урок. Вела его Алена. Для единственного ученика, которым был Никита Дмитриевич Терехов.
Когда он сказал, что пользуется любой возможностью потанцевать с хорошей партнершей, Алена отнеслась к этому с пониманием. Она сама за любые деньги такие возможности ловила! И она была хорошей партнершей и знала это. К тому же… Терехов с места в карьер предложил сто евро за часовой урок. У Алены дрогнули коленки. Это была цена высшего преподавательского уровня. Аленин уровень был, конечно (мягко говоря!), не таким, как у Брунгильды или Александра Великого. Но она и не запрашивала бы столько, боже сохрани. Половинная стоимость и то была бы за глаза. Однако Терехов предложил сам… ну скажите, какой нормальный человек стал бы тут сучить ножонками и махать ручонками, типа, я этого не стою? Алена точно не стала, только кивнула и спросила:
– А как насчет зала?
– Паркет, зеркала? — уточнил Терехов. — Есть тут один незамысловатый залец…
«Ну, если этот залище для него незамысловатый, ну, ребята, тогда я вообще не понимаю, что такое изыск», — подумала Алена, увидев, где ей предстоит давать урок. Единственному ученику! Ужас.
Терехов предложил Алене подвезти ее от дома, но она отказалась. Хотелось продышаться от домашней пыли, а главное, пройтись по этому чудному городу. На Амуре начал трещать и трогаться лед, и Алене казалось, что запах большой, глубокой воды уже тонко вплетается в ароматы подступающей весны. И солнце, солнце, невероятное солнце! Восходит оно в этих широтах попозднее, чем «в России» (так дальневосточники называют все, что западнее Урала), но и садится позднее. Вечера стояли безоблачные, и горизонт полыхал таким невероятным разноцветьем, какого не увидишь больше нигде. Нет, очень может статься, где-нибудь все же и увидишь, земля-то большая, однако Алена в тех местах не бывала. И не сильно туда стремилась, если честно, ибо ей вполне хватало и колдовских приамурских закатов.
В просторном холле школы танцев сидело несколько женщин. Типичные бальные мамашки, которые привели своих детушек на занятия и теперь терпеливо поджидают их, лелея тайные надежды взрастить, к примеру, второго Алана Торнберга и какую-нибудь его женскую ипостась, а покуда сплетничая и зевая.
И сплетни, и зевки мигом прекратились с появлением Алены. Ее разглядывали откровенно и жадно. Разумеется, даже при своем непомерном самомнении она была далека от мысли, что эти тетки признали в ней известную (широко, но в узких кругах) писательницу. Просто такова уж была наша героиня, что на нее вечно все пялились как ненормальные: и мужчины, и женщины. Мамашки разглядывали Аленины серьги, куртку, сапоги, а главное — черный шелковый мешочек с надписью «Neo tango». Это было название одной из самых лучших аргентинских фирм, производящих танго-туфли. И, само собой, такие туфли в мешочке и лежали. И когда Алена сняла сапоги и надела свои туфли (не могла же она пройти в зал в уличной обуви, это же святотатство!), мамашки упали в столь глубокий коллективный обморок, что даже появление собственных чад не сразу вернуло их к жизни.
Таких туфель ни одни бальник в жизни не нашивал и носить не сможет, ведь это туфли только и исключительно для аргентинского танго!
Наконец тетеньки очухались, занялись детушками, и по их репликам Алена поняла, что занятия нынче закончились на час раньше, потому что зал снял для тренировки «какой-то ненормальный богач». Итак, сие паркетно-зеркальное, непомерно просторное великолепие было снято Тереховым ради часа общения с Аленой Дмитриевой…
– Слушайте, — сказала она почти в ужасе, — да снять на час такой зал — сущее разорение! Вы, что ли, миллионер?!