Час испытания
Шрифт:
– Герда! Герда, налей мне ещё пива!
Хозяйка таверны оглядела зал. Необычно пусто для этого времени суток, но ничего не поделать. Все сидят по домам, ожидая, пока всё наладится.
– Ты мне как за пиво станешь платить, так и налью!
– крикнула она в ответ.
– Да ладно тебе, всё равно никого нет, - улыбнулся ей мужчина.
Герда неохотно взяла кружку из-под стойки, но в это время в таверну вошёл заросший толстяк в засаленном кафтане.
– Вот, он есть!
– она поставила кружку обратно, и, перекинув грязное полотенце через руку, отправилась к новому
Толстяк сидел, опершись головой на кулак, всем своим видом выражая вселенскую скорбь.
– Что вам принести?
– обратилась к нему Герда.
– Максимиллиан, это вы? Что вы здесь делаете? Что с вами?
– Уйди, - мрачно ответил торговец.
– Я разорён. Из-за этих, - он махнул рукой в сторону площади.
Герда стояла, округлив глаза. Пальцы её машинально теребили грязное полотенце. Оба завсегдатая повернулись к ним, чтоб лучше видеть и слышать происходящее.
– Уходи, я тебе говорю, - прорычал толстяк.
– Хотя нет, принеси мне самой крепкой выпивки.
Женщина убежала в подсобку, и вскоре вернулась с небольшим кувшином и кружкой.
– Хлебное вино, самое крепкое, какое есть, - поставила она посуду на стол.
Максимиллиан жестом отправил её восвояси и одним махом влил в себя кружку вина. И ещё. И ещё одну.
– А знаете, что самое мерзкое?
– слегка захмелев после выпитого, спросил торговец у почти пустого зала.
– Знаете? А то, что эти мрази сейчас радуются, пока в городе процветает серость, безбожие и разврат! И они нагревают на этом руки! Словно наш славный Мариград это дойная корова, которую...
Герда в ужасе подбежала к гостю и закрыла ему рот крепкой ладонью. Толстяк еще полсекунды что-то мычал, но быстро сдался.
– Что ты такое говоришь!? Тебя же повесят как изменника! И нас повесят за содействие! Тише с такими разговорами в моём заведении!
Два собутыльника переглянулись, и на их лица синхронно легла едва заметная улыбка.
По стенам кабинета плясали тени. В камине бодро потрескивали сухие дрова, и пламя лишь слегка разгоняло мрак. За столом, подбитым тёмным сукном, сгорбился мужчина в чёрной рясе, опираясь на сложенные костяшки пальцев.
– Похоже, всё идёт не так, как мы предполагали, брат, - вполголоса произнёс мужчина, нервно постукивая пальцами.
– Народ всё меньше поддерживает наше дело, и всё больше жаждет нас прогнать. Разве об этом мы мечтали?
– Не стоит сомневаться в мудрости Пастыря, брат, - ответил ему собеседник в таком же одеянии. Его смуглая кожа жирно блестела в свете камина, а густые чёрные усы топорщились в обе стороны.
– Если так происходит, значит, это угодно богам.
– Оставь эту чушь для неофитов и проповедников, Карббал. Если богам угодно, чтоб в наших людей дети бросали камнями, вместо того, чтоб благодарить за освобождение от феодального гнета, то в пекло таких богов.
– Заткнись, - резко выплюнул тот.
– Всё же ты недостаточно умён, чтоб понимать всю суть нашего дела. Твое понимание как раз на уровне неофитов и проповедников. Причем, самых худших проповедников, - Карббал стал нервно мерять шагами комнату. Три шага вперед, разворот, четыре шага
– Мельник, пойми, ты должен меньше думать о людях, и больше думать о нашем деле. Никаких сожалений, помнишь?
– Помню. Без сожалений, - мужчина оторвал голову от кулаков и поднял руку одновременно со словами. Собеседник повторил жест в точности до мелочей.
– Я не сожалею о содеянном и всем сердцем хочу приближения полной нашей власти, но ведь такие методы не прибавляют нам сторонников. Как бы чего не вышло.
Карббал расхохотался в ответ.
– А что может выйти? Все влиятельные граждане куплены, стража целиком наша, вооруженные патрули на улицах охраняют спокойствие горожан, - явно кого-то передразнивая, произнес он.
– Голозадые крестьяне не представляют угрозы. Больше работайте на местах, с населением, и всё будет хорошо.
– Работайте на местах?
– закипел Мельник.
– С населением? Поджигая хаты с детьми? То есть, затаптывать лошадями баб - это работа на местах? А выпытывать у крестьян, где ухоронки и тайники, это работа с населением? Ты знаешь, в армии у нас это называлось одним простым словом. Разбой. И мы разбойников вешали вдоль дороги, чтоб неповадно было.
– Вступая сюда, ты отринул прошлое. И армию, и свои прошлые заслуги, и поступки. Не забывай, - спокойно ответил Карббал и заученно продекламировал: - Государство есть аппарат насилия в руках господствующего класса.
– Хватит, я прекрасно помню всё, чему нас учил Пастырь, - раздражённо процедил мужчина, разгибаясь от долгого сидения и похрустывая суставами.
– Сбросить феодальный гнет, освободить крестьян, горожан и ремесленников, и прочее, и прочее. Только не говорил он о том, что придется для этого тех же самых крестьян убивать. Не для того я высокие посты бросил, чтоб холопов резать. Не для того.
– Что брошено - не вернёшь уже. Не заставляй меня задумываться о возможной измене.
Мельник устало потёр переносицу.
– Не тебе говорить об измене, Карббал, когда у тебя в покоях каждый день служанки новые. Измена как есть. Отступничество от всех принципов аскезы и прямое нарушение устава братства. Так что не тебе говорить об измене. Я доложу о нашей беседе Пастырю.
Карббал побагровел от злости, но сумел промолчать. Мельник поднялся из-за стола, прошёл к камину и подбросил в огонь пару поленьев, размешав чёрно-красные угли.
– До встречи, брат, - сквозь зубы проскрипел Карббал.
– До встречи, - вторил ему собеседник, усаживаясь обратно за стол. Там его ждали бумаги. Он срезал застывшую оплывину воска со свечи, запалил фитиль и принялся за работу.
Максимиллиан проснулся от того, что у него затекла шея. Жутко болела голова, и несколько минут он пробовал понять, где находится. Бревенчатый закопчённый потолок и крик петуха где-то за окном подсказывали, что он в деревне, но толстяк ясно помнил, что из города не выходил. Кое-как сумев разлепить ссохшиеся губы, он попытался сказать хоть слово, но из горла вырвался тихий свист. Нечеловеческим усилием заставив себя повернуться набок, он увидел прикроватную тумбочку и дверь. Таверна, понял он.