Час, когда придет Зуев
Шрифт:
— Ну что ж, Бог в помощь, — вздохнул Алексей. — Только я ни по каким желобам корячиться не собираюсь. Человеку кошмары снятся всю жизнь. Но мне их истолковывать некогда. У меня других забот куча. За диссертацию вот никак не возьмусь. Что же, ты на свою сопочку полезешь, а меня так тут и бросишь? Я ведь один не выберусь, сам знаешь. Кто-то недавно о предательстве рассуждал.
Лобанов вдруг протянул руку и обнял Алексея:
— Дурной ты мужик. Чтоб я тебя бросил! Я больше никого никогда не брошу. Я тебя зубами поволоку. Мы вот сейчас полежим, поговорим. Ты сам поймешь, что если
Волин осторожно отстранил Сергееву руку. Они молчали долго, пока костерок не начал угасать. Наконец Алексей тяжело вздохнул:
— Горе ты мое. Тебя разве переупрямишь? У тебя даже и фамилия какая-то… упертая. Чего разлеживаться и языки чесать? Ладно, пошли уж.
Лобанов подскочил, ударившись головой о низкий потолок. На Алексея посыпалась труха.
— Алешка! Ты серьезно? Умница, молодец! Я и не надеялся, что ты так сможешь.
Думал, три дня тебя уговаривать придется. Ты… я не знаю!
— Успокойся! — похлопал его по плечу Волин. — Восторги после. Собираемся, что ли?
На сборы ушла пара минут. Загасив угли, Лобанов выбрался из-под выворотня и заугугукал, прикрываясь от ветра и секущего снега. — Вещи подавай!
Волин протолкнул в дыру рюкзаки.
— Помочь или сам вылезешь? — окликнул Сергей, принимая груз. — Ружье не забудь.
— Не суетись. Справлюсь. Глянь, рюкзак мой, кажется, развязался. Не пойму, выпало что-то или нет.
— Ох, эти мне кабинетные сидельцы! Ничего-то они не могут. Глаз да глаз за ними.
Шутливое ворчание Сергея растворилось в шуме метели, и он перестал загораживать лаз. Волин ужом выскользнул из пещерки.
— Все в порядке с твоим мешком. Давай, на плечи подкину. — Лобанов выпрямился, утирая с лица снег, и удивленно замер. — Леха, ты что?
На него смотрели дула вертикалки, более черные, чем окружающий мрак.
— Надевай рюкзак и шагом марш, — приказал Волин. Мало знакомый с оружием, он не забыл передвинуть предохранитель двустволки в боевое положение, и этот слабый щелчок дошел до Сергея даже сквозь свист ветра и ропот тайги.
— Так ты нарочно? — ошарашенный Лобанов стоял, выпрямившись во весь рост, будто подставляя грудь под выстрел. — Как же так?! Леха… Не дури. Дай сюда. Раз в год и палка стреляет. — Он протянул руку.
— Только дернись. Уложу на месте, — пообещал Волин. — Мне все равно, что так подыхать, что здак. Кретин! Бери рюкзак и топай, ищи тропу. Шутки кончились. — И добавил: — Потом сам спасибо скажешь.
— А если я не пойду? — Сергей как будто успокоился. — А если мне тоже — что так, что эдак? Тогда как?
Волин переступил с ноги на ногу. Ответ у него был.
— Тогда я тебя здесь, в снегу, и похороню. На всякие штучки — сумеет не сумеет, — не надейся. Положу за милую душу.
— Легче тебе от этого станет?
— Представь себе! — ощерился Алексей. — Даже не потому, что ты меня втравил и выпутаться не даешь. Из-за таких, как ты, людям вообще покоя нет. Вы хуже бичей вокзальных. Те, если неудачники, так и коптят себе потихоньку. А вы воду мутите, самоутверждаетесь,
— Может, ты в чем-то и прав. — Лобанов не двинулся с места. — Только я тебе свою правду под ружьем не навязывал.
— Ты мне выбора не оставил. Иначе с вами нельзя. Короче, считаю до трех.
— Ошибся Юрий Иванович, — сказал Лобанов, нагибаясь за рюкзаком. — Тебя бы в серые. Ваше корыто только затронь — вы сразу в серые…
Он распрямился, как пружина, и прыгнул. Мгновение между жизнью и смертью показалось Сергею безмолвным и пустым. Оно распахнулось в бесконечность, в которую можно падать и падать, никогда не достигнув дна. Но в голове лишь успело промелькнуть: «И сам, дурак, замерзнет…» Тело Лобанова отяжелело от усталости, да и молодых сил в нем поубавилось с годами. Сергей опоздал на долю секунды. Прежде чем снова взревел буран и Волин кубарем покатился в снег, Лобанов увидел прямо перед собой черные зрачки дул, будто сведенные ужасным косоглазием, и услышал… негромкий, сдвоенный щелчок дуплета-осечки.
Сергей тоже упал, но тут же, перекатившись с боку на бок, взвился на ноги, сжимая вертикалку за стволы.
Оглушенный Волин копошился в сугробе, загребая руками и ногами так, будто собирался переплыть через него.
— Не стреляет, однако, у тебя ружьецо. — Сергей перевел дух, смахнул со лба выступивший пот. — Ладно, хватит идиотничать. Вставай.
Алексей поднялся на четвереньки, потряс головой и засопел.
Лобанову показалось, что он плачет. В груди, на месте ледяного комка, рожденного непрозвучавшим дуплетом, шевельнулась жалость. Что же поделаешь? Не по коню воз… Сдуру ведь чуть не угробил, собака!
— Вставай, — повторил Сергей и шагнул вперед, подавая руку. Но увязший в снегу человек вдруг прямо с четверенек подпрыгнул, как вспугнутый заяц, умудрился встать на ноги, показал Лобанову спину, а затем, не произнеся ни звука, поскользнувшись и нелепо взмахнув руками, нырнул в прошитую снежными нитями темноту…
Волин успел разобрать позади: вернись!.. не трону!.. — и протяжное: дура-а-ак!
Потом голос Лобанова растворился в таежном гуле.
Алексей несся вперед, взрывая сугробы и волоча за собой, словно комета, зыбкий шлейф взвихренного снега. Стволы деревьев, казалось, шарахались от него в разные стороны. Ветер подхватил и закружил беглеца, как детский воздушный шарик, вырвавшийся из рук.
Волин не думал о том, куда и зачем он бежит. В эту минуту он вообще разучился думать. Остались лишь страх и отчаяние, которые, кусая в лопатки, гнали и гнали его вперед, но тут же, оскалив глумливые морды, вырастали прямо на пути. В мозгу мелькнул бессвязный обрывок: «Чуть не убил… что же это?!. Все равно осечка…
Опять».
Лес угрожающе гудел и со всех сторон подступал к Алексею. Колючая ветка в кровь рассекла щеку, ногу едва не перебила подвернувшаяся валежина. Но остановиться он не мог.