Час отплытия
Шрифт:
И вот теперь Шика Миранда, массируя живот Коншиньи, со страхом вспоминала смерть Филомены, терзалась сомнениями — а все ли так, как надо? У Шики совсем не было сил. Пот градом катился по ее лицу. Оглядев стоявших вокруг женщин и увидев их глаза, нацеленные на нее, точно дула винтовок, Шика вздрогнула.
— Ну, как она?
— Пусть передохнет немного. Ребенок уже идет сам. Я повернула его, как надо. Теперь все будет хорошо, если мать чуточку ему поможет.
— Ой-ой-ой, нья Шика! — вскрикнула Коншинья. Она наконец-то пришла в себя.
— Ну-ну, крепись, милая, теперь недолго. Ребенок уже показался.
Наконец показалась головка.
— Милая, мужайся, ну помоги еще чуть-чуть.
И вот ребенок появился на свет. Крошечный семимесячный заморыш.
Разумеется, мертвый. Уже столько детей умерло на Островах от голода! Оно, может, и к лучшему, что этот тоже так и не узнает, как страшна жизнь.
Коншинья чувствовала огромное облегчение, она плакала. Подошел Шико Афонсо и, взяв нож, посыпанный солью для дезинфекции, осторожно обрезал пуповину.
— Мальчик был… — сказала Шика Миранда.
— И правда, мальчик, — с сожалением подтвердила одна из женщин, глянув на ребенка.
Только теперь, когда до нее вдруг дошло, что случилось, Коншинья зарыдала.
— Не убивайся, Коншинья. Все к лучшему. Ну зачем тебе в такую пору ребенок? Ведь кругом голод, — сказала одна.
— Ему еще повезло, милая, — подхватила другая. — И ему, и тебе. Ведь одной-то прокормиться легче, чем с младенцем на руках.
— Да уж, родить ребенка в такое трудное время и впрямь несчастье.
— Опомнитесь, женщины. Что это вы городите! Бог покарает вас за такие речи, — сказала какая-то женщина.
Но тут подошел Мошиньо.
— Никого не покарает, — сказал он. — Если человек живет праведно, бог должен и поступать с ним по справедливости. Я знаю, что говорю. Как-никак я лицей окончил.
Женщины завернули трупик в тряпье, принесенное из трюма Шико Афонсо. На палубе наступила тишина.
— За борт! — послышался приказ капитана.
Шико Афонсо опустил за борт тельце мертвого ребенка. В тишине послышалась молитва о спасении души младенца. Ей вторил неумолчный гул океана. Необъятная водная пустыня наполняла души ощущением одиночества, неприкаянности и беспомощности.
— Земляки! — первым прервал тягостное молчание любитель поговорить Мошиньо. — Вспомнил я сейчас один случай. Ехал я с острова Сан-Томе в Анголу. Конечно, не по контракту — человек я образованный, лицей окончил. Работал я тогда в канцелярии при плантации какао и решил переселиться в Анголу к родственникам. На корабле были только ангольцы. После долгих лет работы на плантации они возвращались на родину. В пути умерла старая негритянка. Капитан отдал приказ бросить ее труп за борт. Как положено по морскому уставу. Когда все было кончено, я взглянул на мужа покойной, высокого пожилого, изможденного негра, проработавшего на плантации тридцать лет. Он не плакал и не молился, ни слова не проронил. Его звали… — Мошиньо забыл имя негра и назвал первое, какое пришло ему на ум. — Его звали Калунга. Так вот, Калунга спустился в трюм, вынес оттуда большой тяжелый чемодан с вещами жены и, подойдя к борту, бросил его в воду. До сих пор не могу я забыть этого убитого горем человека, который после тридцати лет работы на плантации, уже возвращаясь на родину, потерял жену. Ничего не
Словно убаюканная мягкими всплесками волн, Коншинья наконец уснула.
13
Дремавшие по углам люди почувствовали запах еды, зашевелились, стали принюхиваться, предвкушая возможность утолить голод.
Собравшись на палубе, они с жадностью ели похлебку — их кормили впервые за все время путешествия. Изголодавшиеся люди, говорил им капитан, не должны переедать, надо есть медленно и хорошо прожевывать.
— Земляки, ньо Фонсека прав, — поддержал Мошиньо капитана, — голодный желудок не принимает много пищи.
Кашупа была жидкая, без сала. В горячем дымящемся бульоне плавали зерна кукурузы. Люди были поглощены едой. На палубе наступила тишина. Одни помнили предупреждение капитана и ели не спеша, другие, не обратив внимания на его совет, глотали похлебку с жадностью, торопливо. Слышны были стук ложек о дно эмалированных мисок да шумные прихлебывания наслаждающихся горячей пищей людей. С мостика капитан Фонсека Морайс наблюдал за беженцами. Неужели эти голодные, низведенные до положения животных люди — его соотечественники и братья по крови? Когда он снова появился на палубе, уже никто не обратил на него внимания. Все были заняты только едой.
В былые времена, думал Мошиньо, когда он жил припеваючи, не ведая забот, и не без основания называл себя счастливчиком, такой кашупой кормили только свиней. А теперь и он ел ее с удовольствием. А если б капитан на десерт поднес ему стаканчик грога, то этот день стал бы для Мошиньо настоящим праздником.
Вдруг послышался чей-то негромкий плач.
— Коншинья, почему вы опять плачете? — спросил ее Мошиньо.
— От радости, ньо Мошиньо, я так давно не ела кашупы. Много дней я пила только отвар травы федагозы, — всхлипывая, говорила Коншинья.
— И все-таки осталась жива?
— Да, ньо Мошиньо, господь уберег меня. А ведь скольких он прибрал к себе, умерла вся моя семья.
Поев, Мошиньо повеселел и опять пустился в разговоры. Для полного блаженства ему все же не хватало стаканчика грога. Люди с вниманием слушали его.
— На Санту-Антане тоже свирепствовала засуха. Я сам оттуда. Выжили только те, у кого были деньги. Все годилось в пищу: корни, листья, трава. Федагозу заваривали вместо чая, на вкус она вполне подходяща. Ведь правда же, Коншинья?
— Да, сеньор.
— Многие умерли от этой ядовитой травы. На Сан-Висенти даже морну сложили о федагозе. А ну, Шико, подойди-ка сюда!
Шико Афонсо тотчас явился на зов Мошиньо.
— Ты, кажется, знаешь морну о федагозе? Спой нам, пожалуйста, эту морну о голоде, пусть все послушают. Мы теперь сыты, да и Сан-Висенти уже совсем близко. Ах, ньо Фонсека, если б мне сейчас стаканчик грога да сигаретку, тогда всякий бы увидел, как Мошиньо счастлив.
Шико Афонсо принес гитару и запел морну о федагозе, о вредной траве, проклятой отраве, от которой умирают люди.