Час отплытия
Шрифт:
Бушевал шторм. Над взбунтовавшимся морем опустились черные тучи. Парусник бросало с волны на волну, и смятение вновь охватило пассажиров. У матроса на рее закружилась голова, и он поскорее спустился вниз. Судно кренилось и скрипело. Когда волны, обрушиваясь на верхнюю палубу, разбивались о мачты, ужас беженцев достигал предела. Затаив дыхание, люди следили за разбушевавшейся стихией. Многие молились. Хотя до вечера было еще далеко, на море опустилась темнота. Ветер хлестал паруса, ревел, выл. Те, кому почему-либо надо было пройти по палубе, двигались осторожно, крепко держась за поручни.
Капитан сновал по кораблю, отдавая приказания, как всегда, энергично. Но порой в его голосе проскальзывала тревога. Неужели они и вправду погибнут? Шика Миранда громко молилась — настал ее последний час. Она не протестовала, не возмущалась.
Пассажиры все еще были охвачены беспокойством, когда на палубе появился капитан. Во рту у него дымилась трубка, рукава рубашки были засучены, глаза лучились доброй улыбкой, держался он уверенно, и это сразу придало всем мужества.
— Не унывайте, земляки! Буря миновала.
— Все уже позади, капитан?
— Конечно. Теперь до Сан-Висенти рукой подать.
— Нам еще долго плыть?
— Сан-Висенти совсем близко. Еще часа три, и мы в гавани. Крепитесь.
И, отдав приказания рулевому, капитан пошел дальше. Его сердечные слова придали людям сил и уверенности. Душевный человек этот капитан Фонсека Морайс, что и говорить, хороший он парень — и парусником управляет мастерски, и с пассажирами ладить умеет, как никто другой.
5
Вы только поглядите на ее исхудалое лицо, жизнь в ней еле теплится! Время от времени женщина обращается с каким-нибудь вопросом к Шике Миранде. Где же он видел это лицо? Наверное, они с ней уже встречались прежде, а может, она просто очень похожа на кого-то из его знакомых? Откуда она? Из Праи[6] или с острова Брава? С острова Сал или с Санту-Антана? А может, вовсе и не оттуда. Может быть, она тоже с Сан-Висенти. Из квартала Понта-ду-Сол, где он провел детство. Как бы то ни было, ее вид вызывает у Шико Афонсо сострадание. Что такое голод, ему хорошо известно. Впрочем, у Шико нет особой охоты углубляться в подобные воспоминания. С детских лет он мечтал об иной, более насыщенной событиями жизни. И когда отец, мелкий землевладелец с Санту-Антана, послал его после окончания начальной школы на Сан-Висенти учиться в лицее, поручив заботам уже немолодой тетки Жоаны, жены ньо Раймундо, Шико Афонсо уже рисовал в воображении радужные картины. Но мечты — одно, а то, что мы получаем от жизни, — совсем другое. Наступил, вызванный продолжительной засухой, кризис сороковых годов, тетка умерла, и вскоре он бросил ученье. Шико привык на Сан-Висенти к разгульной жизни, к пирушкам с приятелями, к серенадам, которые они каждый вечер пели под окнами у любимых, и ему было страшно возвращаться на родной остров, откуда приходили вести о голоде и нищете, о том, что его родным день ото дня жить становится все труднее.
Ему пришлось заняться контрабандой. Он привык ночевать на пристани, есть, где придется, жидкую кашупу — ее называли кашупой бедняков и раздавали как милостыню. Вместе с другими бездомными парнями он ночевал на задворках открытой эстрады, что на Новой площади, там у них размещалась «штаб-квартира». Рано утром Шико уходил куда глаза глядят, то стянет, что плохо лежит, то затеет скандал… Это представлялось ему своего рода геройством. А когда жара особенно донимала и ночи сулили заманчивые приключения, он метался по пристани, охваченный жаждой любви, а потом, улегшись где-нибудь у перевернутого старого бота и глядя на звезды, предавался под немолчный рокот моря самым пылким и необузданным мечтам.
Шико терпеливо выстаивал длинную очередь, чтобы получить немного кашупы, которая еще оставалась в котлах, после того как покормят солдат португальской армии. У него уже начали расти усы, и ему было стыдно стоять с котелком в руках среди голодных женщин и детей, на которых с любопытством поглядывали солдаты. Нацеленные на толпу фотоаппараты вызывали у него нестерпимое раздражение. Как-то раз — для Шико, в общем-то, это не явилось неожиданностью — дежурный сержант спросил его, неужели не совестно ожидать подачки вместе с детворой. Лучше бы нашел себе работу — вон какие мускулы накачал! С того дня Шико Афонсо никогда больше не осмеливался присоединиться к толпе, что устремлялась к котлу с остатками солдатских харчей. Шико решил стать чистильщиком сапог. Сначала работа казалась ему невыносимой. Но мало-помалу он притерпелся. Товарищи по лицею — Сегинья, Филипе, Фиальо — тоже работали чистильщиками.
Однажды капитан Фонсека, у которого он на пристани попросил сигарету, сказал ему:
— По-моему, я тебя знаю, парень. Ты ведь сын ньо Фелисберто с Санту-Антана?
— Ну и что с того?
История Шико Афонсо мало чем отличалась от множества подобных историй, но капитана Фонсеку она растрогала.
— А вот что: хочешь пойти матросом на мой «Покоритель моря»?
Что за вопрос! И Шико стал моряком.
Нередко его одолевала тоска. Может быть, он скучал по прежним беззаботным дням на Сан-Висенти, тосковал по друзьям, азартным играм и пивнушкам. Но шли дни, и в конце концов Шико привык к новой жизни. Корабль стал его домом, и одна мечта, по крайней мере хоть одна, уже сбылась — он купил гитару.
Но гитарой дело не ограничилось. Шико Афонсо осуществил и другую мечту, куда более приятную. Вы спросите: разве может быть что-нибудь приятнее гитары? Ведь на гитаре играют морны, а с ними людям не так тяжело переносить страдания. Гитара — лучший друг в час печали. И все-таки для полного счастья гитары мало. Сбылась и другая заветная мечта Шико, и это наполнило его душу ликованием. Он теперь уже не ходит степенно, как все, а носится сломя голову, не в силах сдержать радости.
Однажды в предзакатный час он сидел на палубе, поглядывая на скалистые утесы острова Санта-Лузия и наслаждаясь покоем, как вдруг почувствовал, что в душе у него зарождается своя морна, готовая вот-вот соскользнуть с тонких струп его неразлучной спутницы гитары. И действительно, через мгновение в чистом вечернем воздухе, словно незаметно прилетев откуда-то издалека, негромко зазвучала морна.
Глаза твои, о Шандинья,
нежней предрассветного неба.
Они чаруют, как солнце,
блестит в них моря волна.
Взбудораженный, неудовлетворенный своими стихами, он запутался в собственных мыслях, впрочем, сейчас он думал лишь о глазах Шандиньи, его маленькой Шандиньи. И на Шико нахлынули воспоминания.
Вот он увидел ее впервые. А может быть, просто впервые обратил на нее внимание? Ему приглянулась ее стройная фигурка, черные глаза. Кто же она такая? — Это дочка ньо Эдуардиньо. — Какого ньо Эдуардиньо? — Да ты что, парень, с луны свалился? Кто не знает ньо Эдуардиньо с Мадейры?! Мать ее звали Биа да Консейсао, она была с острова Боавишта. — А сама Шандинья родилась на Сан-Висенти? — Вроде бы так. — Какая она хорошенькая, пойду приглашу ее танцевать.
Тесно прижавшись друг к другу, они танцевали морну. Лицо девушки было совсем рядом, и он вдыхал запах пудры и касторового масла, которым были смазаны ее волосы. Они танцевали и на следующий вечер, и еще несколько вечеров подряд, потом начали встречаться и вскоре объяснились в любви. Ты даже не представляешь себе, Шандинья, какая ты красивая, ей-богу. Почему я тебя раньше никогда не видел? — Я целый год болела, и теперь отец не разрешает мне надолго отлучаться из дому. — А как же мы тогда сможем видеться? — По вечерам я часто навещаю мою крестную, тетушку Кармен, она живет на холме «Ойл компани». Приходи туда, как стемнеет, и жди меня около каменной ограды — я буду возвращаться этой дорогой домой. — Шандинья, давай выйдем на балкон. Там прохладнее. Постарайся теперь приходить каждую субботу на вечеринки к Бие Маскареньяс, ладно? И Шико впервые поцеловал Шандинью, а она вздохнула, покорная его воле, и глаза ее засияли влажным и счастливым блеском. Потом, каждый раз вечером, когда она возвращалась от крестной, Шико поджидал ее у каменной ограды, и на холме «Ойл компани» они целовались, сжимая друг друга в объятьях, и радостно смеялись, как смеются все влюбленные на свете.