Час Пик
Шрифт:
Переживает утрату друга.
Соратник был пьян и угрюм — о погибшем товарище и слушать не захотел.
— Давай лучше выпьем…
— Я вообще–то не пью, — промямлил Писатель, и мысленно оговорился: «но для дела… Обработка полуоткрытых источников информации…»
— Давай, давай… Часик, не больше. Мне самому на студию надо…
Через три часа Писатель проклял все — и Соратника, и Издателя, благодаря которому сюда попал, и Останкино со всеми его аферами, и российскую страсть к лютым загулам, и даже свое писательское ремесло.
В голове почему–то
Он пытался сосредоточиться, собрать в кулак остаток сил и уйти, но Соратник волевым движением руки останавливал его:
— Сиди…
Когда в грязном московском sky зажглись первые электрические stars, Писатель был пьян мертвецки — он пытался было прислушаться к словам Соратника, однако страшный шум в голове перекрывал слова, и до слуха писателя едва долетали обрывки, ошметки фраз: «…по бабам…», «…говорил жене, что у меня ночует…» «…неделями гудели…», «…не просыхая…»
Писатель не помнил, как заснул, но когда проснулся, с удивлением обнаружил, что находится у себя, и что на столе чья–то заботливая рука поставила реанимационную дозу — две баночки пива…
И тут же — звонок.
— Ну что еще… — с трудом выдавил из себя Писатель.
— Слушай, да ты, оказывается, такой классный мужик! Приезжай ко мне, продолжим, я тебе еще кой–чего расскажу… Вот, вспомнил…
Особые надежды Писатель возлагал на Актера: как же, культурный, интеллигентный человек, даром, что такой же аид, как и сам Писатель.
Как говорят на Брайтон—Бич… нет, не то, что вы подумали, там говорят: «аид аиду — друг, товарищ и брат». Неужели не поможет… по–братски?!
Актер принял Писателя на кухне.
— Кофе?..
— Ах, да, пожалуйста, — произнес Писатель потеплевшим голосом; вот что значит культура! Не водку предлагает, а интеллигентный напиток–кофе…
Актер пододвинул гостю выщербленную чашечку.
— Вот, это любимая чашечка Влада… Он всегда пил из нее кофе, когда бывал у меня дома…
Писатель оживился.
— Да? Расскажите…
— Но что вам рассказать, — вздохнул Актер. — ну, это такая утрата, такая утрата для всех нас…
— А каким он был? — Писатель острожно пододвинул к себе памятную чашечку.
— Замечательным человеком, — вновь вздохнул Актер. — И — что удивительно! — он никогда не маскировал ни своих достоинств, ни недостатков. Кстати, он и выпить любил…
— Что?
— Кофе… — сделав микроскопический глоток. Актер произнес: — ну, что я могу сказать… Так некстати всплыло в памяти: как–то раз приехал он ко мне на дачу, на машине–тогда у него еще «вольво» была, смотрю — и глазам своим не верю: двух девочек привез. Попочки, писечки — м–м–м! Восторг, а не девочки. Наверняка клиентки из «Поля чудес»… И пока мы с ним там отдыхали… Ну, сами понимаете, что делают мужчины, когда отдыхают на даче без жен… Я вам не как писателю, а как мужчина мужчине рассказываю, — добавил Актёр в свое оправдание.
Писатель недумённо повертел головой — моя, а к чему это Актер?
А тот:
— Какая, спрашиваю его наутро, Влад, понравилась тебе больше, та, темненькая, или светленькая, длинноногая? А он мне — обе, говорит, райское наслаждение. — Вздохнув еще тяжелей, еще безутешней. Актер сделал резюме сказанному: — так вот я к чему: он во всем был такой: если
— …?
— Ну, сразу двоих, — пояснил Актер. — Вот таким он и запомнился мне… — допил кофе, он отодвинул чашечку и добавил: — Боже, до сих пор не верится, кажется, вот–вот, вот совсем недавно это был: дача, девочки… Наверное, это какой–то знак свыше, перст судьбы, предупреждение всем нам…
Оставался Функционер; во всяком случае, решил Писатель, этот не будет пить заставлять, не будет рассказывать о девочках и откровенничать о том, что знали о покойном «все в Останкино».
Главное — без этого страшного разврата, без леденящей душу «бутылочки», русской народной игры, без пугающей откровенности…
Функционер страдал запорами — это было очевидно по его землистому цвета лицу.
— Что касается смерти известного тележурналиста Листьева, — заученным голосом начал он, — то…
Писатель сделал мягкий жест рукой.
— Извините, но я… Столько версий, столько вариантов… Вы понимаете, я не журналист, я писатель, и факты как таковые…
Функционер бросил на него ненавидящий взгляд, в котором Писатель явственно прочел: «Говно ты, а не писатель…»
— Я могу сказать одно: такого человека могли ненавидеть многие, очень многие… А чем больше тебя ненавидят, тем больше у тебя вероятности быть убитым. Наверное, покойный это и сам знал — а то с чего бы он везде таскал с собой пистолет? — немного помолчав, Функционер добавил: — ненавидели его тут, на Останкино — ясно? Вы посмотрите, еще могилка его не просела, еще труп, наверное, не успел разложиться — а коллеги дорогие уже грызуться… Послушайте, что теперь в коридорах говорят в том же Останкино, посмотрите, как эту так называемую приватизацию похерили… Как того же Листьева втихомолку ругают — «гений разрушения»… Всех давил — и информационные программы, святая святых… Ненавидели его тут — понятно? И, — понизив голос, с откровенными интонациями, он добавил, как бы от себя: — и правильно, между прочим, делали… Удивляюсь — как это его еще раньше никто не убил?!
Издатель, выслушав рассказ Писателя об обработке «открытых и полуоткрыто–полузакрытых источников информации», погрустнел.
— И это ты собираешься написать?
— Да.
— Да ты понимаешь, чем это грозит? Мне, тебе, издательству?!
Да, Писатель как никто другой понимал, чем именно это может грозить: праведным гневом и возмущением широких слоев трудящихся, потерявших любимого героя
— Вот чем!
И уже с точностью до миллиметра вставала перед мысленным взором примерно–разгромная статья в популярном массовом издании:
Влад Листьев был убит дважды Один раз — в своем подъезде на Новокузнецкой 30, другой раз — в издательстве (название).
Ну, находка журналиста — «дважды убит». Редкая и ценная находка. Фантазия у журналистов вообще… м–м–м, слабо развита, фантазия–то.
…беспринципность, жажда мгновенной наживы — даже если эта нажива сопряжена с оскорблением святая святых, с оскорблением светлой памяти человека…
Факты, дорогие читатели — только факты. Не верите — не поленитесь в библиотеку сходить, газетки старые полистать…