Час волка
Шрифт:
– Ага, понимаю.
– В свете этого временное бездействие ноги было незначительной неприятностью.
Доктор Стронберг стал было уходить, но остановился в дверях и сказал:
– Интересное у вас, однако, родимое пятно. Я никогда ничего подобного не видел.
– Родимое пятно?
– спросил Майкл.
– Какое родимое пятно?
Стронберг казался озадаченным.
– Ну, которое под левой рукой.
Майкл поднял левую руку и от изумления замер. От подмышки до бедра шла полоска гладкой черной шерсти. Волчья шерсть, догадался
– Невероятно, - сказал Стронберг. Он наклонился, чтобы разглядеть волоски поближе.
– Это загадка для дерматологов.
– Наверное, - Майкл опустил руку и прижал ее к боку.
Стронберг мимо Чесны прошел к двери.
– С завтрашнего дня мы будем давать твердую пищу. Немного мяса в бульоне.
– Не хочу я никакого проклятого бульона. Я хочу ростбиф. Страшно соскучился.
– Ваш желудок к этому еще не готов, - сказал Стронберг и вышел из комнаты.
– Какой сегодня день?
– спросил Майкл у Чесны, когда доктор ушел. Дата?
– Седьмое мая.
– Чесна подошла к окну и загляделась на лес, лицо ее омывал полуденный свет.
– В ответ на ваш следующий вопрос скажу, что мы в доме нашего друга в сорока милях к северо-западу от Берлина. Ближайшее селение - маленькая деревушка с названием Россов - в одиннадцати милях к западу. Так что здесь мы в безопасности, можете отдыхать спокойно.
– Я не хочу отдыхать. У меня есть задание, которое нужно выполнить. Но как только он сказал это, он почувствовал, как то, что ввел ему Стронберг, стало действовать. Язык у него онемел, он опять почувствовал сонливость.
– Четыре дня назад мы получили шифровку из Лондона.
– Чесна отвернулась от окна, чтобы видеть его.
– День вторжения назначен на пятое июня. Я радировала в ответ, что наше задание не завершено и что успех вторжения может быть под угрозой. Я пока еще жду ответа.
– Мне кажется, что я знаю, что такое Стальной Кулак, - сказал Майкл и стал излагать ей свою гипотезу о "летающей крепости".
Она внимательно слушала, с бесстрастным лицом, не выражая ни согласия, ни несогласия.
– Я не думаю, что самолет спрятан в ангаре в Норвегии, - сказал он ей, - потому что это слишком далеко от побережья вторжения. Но Гильдебранд знает, где самолет. Нам нужно попасть на Скарпу...
– в глазах у него стало туманиться, во рту чувствовался сильный привкус лекарств, - ...и выяснить, что же изобрел Гильдебранд.
– Вы никуда не можете ехать. Не в таком состоянии, в каком вы находитесь. Будет лучше, если я сама подберу людей и доставлю их туда самолетом.
– Нет! Послушайте... ваши друзья могут быть хороши, чтобы ворваться в лагерь для пленных... но Скарпа будет много крепче. Вам для такой работы нужен профессионал.
– Вроде вас?
– Именно. Я смогу быть готовым к поездке через шесть дней.
– Доктор Стронберг сказал -
– Его слова ни черта не стоят!
– Он почувствовал прилив злости. Стронберг меня не знает. Я буду готов через шесть дней... при условии, что у меня будет мясо.
Чесна чуть улыбнулась.
– Верю, что вы говорите серьезно.
– Да, серьезно. И больше не надо мне никаких успокоительных или что там мне упорно колет Стронберг. Понимаете?
Она помолчала немного, обдумывая. Потом:
– Я скажу ему.
– И еще одно. Вы... учитывали возможность... что между этим местом и Скарпой мы можем нарваться на истребители?
– Да. Я иду на такой риск, вполне сознавая его.
– Если нас собьют, то нам все равно тогда придется падать подожженными. Но вам нужен второй пилот. У вас такой есть?
Чесна покачала головой.
– Поговорите с Лазаревым, - сказал Майкл.
– Вам он может показаться... интересным.
– Это животное? Он - летчик?
– Хотя бы просто поговорите с ним.
– Веки Майкла тяжелели. Трудно было сопротивляться помрачению зрения. Лучше не сопротивляться, а отдыхать, подумал он. Отдыхать, а завтра тогда уже сопротивляться.
Чесна оставалась у его кровати, пока он не уснул. Лицо ее смягчилось, она потянулась, чтобы потрогать его волосы, но в этот момент он повернулся на другой бок, и она убрала руку назад. Когда она узнала, что его и Мышонка схватили, то чуть с ума не сошла от волнений, и вовсе не потому, что боялась, что он выдаст секреты. Увидев его появившимся из леса грязного и всего в синяках, с лицом, запавшим от голода и испытаний в заключении, - она чуть не упала в обморок. Но как же он нашел их по следам в лесу? Как?
Кто вы?
– мысленно спросила она спящего. Лазарев спрашивал, как дела у его друга "Галатинова". Русский он или британец? Или какой-то другой, более редкой национальности? Даже в изнуренном состоянии он был красивым мужчиной - но было в нем что-то от одиночества. Что-то потерянное. Всю свою жизнь она воспитывалась со вкусом серебряной ложечки во рту; это был человек, познавший вкус земли. В разведслужбе было железное правило: не поддаваться чувствам. Невыполнение этого правила могло привести к неописуемым страданиям и смерти. Но она устала, так устала быть актрисой. А вести жизнь без чувств было тем же, что играть роль критика вместо публики: в том не было удовольствия, только сценическое искусство.
Барон - Галатинов или каким бы там ни было его имя - вздрогнул во сне. Она увидела, что кожа руки у него покрылась пупырышками. Она вспомнила, как мыла его, не из шланга, а со щеткой, пока он лежал в беспамятстве, в тазу с теплой водой. Она выскребла у него вшей из головы, с груди, под мышками и в паху. Она брила его и мыла его волосы, и она проделала все это потому, что никто другой этого бы не сделал. Это была ее работа, но от нее не требовалось, чтобы у нее ныло сердце, когда она отмывала грязь с его лица.