Чаша цикуты. Сократ
Шрифт:
— Говори, Дамон, говори! — потребовали другие.
Промолчал лишь один Перикл: верховный жрец Дамон, отец Фарака, судившего Аспазию по доносу Гермиппа, относился к Периклу более чем враждебно и, значит, в любом случае должен был истолковать знамение во вред Периклу. Поставив себя на место Дамона, Перикл сам истолковал знамение таким образом, что огонь, покинувший статую Афины Парфенос, как бы пророчествует о том, что афинян покинуло мужество. Поэтому Перикл не удивился, когда Дамон, собравшись наконец с духом, сказал:
— Это было знамение, посланное нам Афиной. Эксегеты Тимагор, Тисандр и Фёдор, стоявшие за статуей и наблюдавшие за нею из темноты, будучи опрошены мной, единодушно заявили: огонь, ушедший в небо из статуи богини, знаменует собой дух мужества, покинувший нас перед угрозами Лакедемона, ибо
— Но можем ли мы продолжить то, что начали? — спросил Дамона главный казначей Стромбих. — На то есть решение народного собрания, — напомнил он.
— Да, можем, — ответил Дамон. Служители не без робости вернулись к статуе. Кресилай первым поднялся по лестнице к золотому плечу богини и приказал:
— Двое — ко мне!
Вскоре снова застучали молотки, загремели золотые покровы.
— Волнует ли тебя это зрелище? — спросил Сократа Софокл.
— Когда раздевается моя Ксантиппа, я волнуюсь больше, — ответил Сократ, дыша в ухо Софокла. — Отныне я никому не посоветую присутствовать при разборке статуи Афины.
— Почему?
— Потому что становится очевидным ужасное: это не истинный образ великой богини, а идол, слепленный из кусков металла и слоновой кости. Ты видел глаза — эти две золотые жаровни с голубыми камнями? Разве в них есть что-либо божественное?
— Но все вместе, Сократ?
— Все вместе — да! Без грохота и стука, без кольев и шипов, без дыр и швов, без этого ужасного деревянного каркаса, без всякой материи — один лишь свет и цвет, нечто беззвучное и неосязаемое. Вот что прекрасно, вот что создаёт художник и вот что видит истинный ценитель прекрасного. Ремесленник же создаёт громыхающее грубое чучело. И таким воспринимает всё, даже Фидиевы произведения, неотёсанный человек. Ужасно то, что мы не владеем подлинным светом, а только его отражением от блестящих жестянок и камней. И сами мы, кажется, лишь ничтожное отражение божественного.
— Ладно, теперь давай помолчим, — сказал Софокл. — Служители отделили щит и подносят его к весам. Сейчас все вновь пожелают убедиться, что Фидий изобразил на нём себя и Перикла. Подойдём поближе.
Всё было так, как сказал Софокл: едва золотую эгиду поднесли к весам, Дамон, Эрасистрат, Тимократ и другие пробулы окружили её, придвинули к ней светильник и принялись рассматривать то, что изобразил на эгиде Фидий, — битву греков с амазонками. Особенно их приковали лица двух воинов, изображённые ниже и чуть левее Медузы Горгоны, занимавшей весь центр Щита. Старый и уже облысевший воин замахнулся мечом на стоящую перед ним амазонку, а молодой, в шлеме и панцире, вскинул копьё. У старого воина было лицо Фидия, у молодого — лицо Перикла. В последнем сходстве легко было убедиться именно сейчас — достаточно было перевести взгляд на стоявшего поодаль от всех Перикла.
— Похож. Кощунство! Пусть кто-нибудь изменит эти лица. Да, надо поручить Кресилаю. Нет, лучше Менону. — Слова эти произносились одновременно разными людьми, и поэтому трудно было определить, кому они принадлежали, кроме последних, о Меноне, — их произнёс Эрасистрат, бывший архонт, ныне член суда Ареопага. У членов Ареопага были особые причины ненавидеть Перикла и его сторонников: с той поры, как к власти пришёл Перикл, права Ареопага, некогда грозного судилища, перед которым трепетали все, были настолько урезаны, что даже не все дела о кровопролитии и нечестье разбирались в нём, а передавались в гелиэю [62] , народный суд. И хотя не сам Перикл сокрушил мощь Ареопага — никогда в своих речах он не нападал на него, — а экклесия, все помнили, кто убедил экклесию сделать это: его друзья, ораторы, среди которых самым яростным врагом Ареопага был Эфиальт [63] . Когда бы дело Аспазии рассматривала не гелиэя, а Ареопаг, быть бы ей давно
62
Гелиэя — судебная коллегия в Афинах, состоящая номинально из 6000 присяжных.
63
...среди которых самым яростным врагом Ареопага был Эфиальт, — Эфиальт — единомышленник Перикла, вождь демократической партии в Афинах, проложивший Периклу путь к победе в борьбе с аристократами. Эфиальт боролся против Ареопага, привлекая отдельных его членов к суду за злоупотребление властью, а затем выступил в 462 г. против Ареопага в народном собрании и добился уничтожения его политической власти. За Ареопагом осталось только право вести дела о религиозных преступлениях и убийствах.
Весы стояли здесь же. Едва к ним подвешивали очередную часть одеяния статуи, Стромбих приступал к её взвешиванию, тщательно подбирал противовесы и приглашал всех убедиться, что добился точного равновесия золота и противовесов. Затем он делал соответствующую запись в табличке, показывал эту запись Дамону, Эрасистрату и Тимократу. Первую запись он показал также и Периклу, но Перикл сказал, что полностью доверяет ему, и от последующих проверок записей отказался.
— Итак, вот полный список возможных виновников смерти Фидия, — сказал Софоклу Сократ, когда они снова удалились за колонны наоса, чтобы не попасться на глаза высоким чиновникам. — Партия клеона, партия аристократов, Ареопаг, Аспазия и сам Перикл.
— Перикл?! Что ты такое говоришь, Сократ? — возмутился Софокл. — Да и Аспазия тоже. Как можно их подозревать?
— Подозревать можно и тебя, — ответил Сократ. — Но я не стану: у тебя не было причин, чтобы убить Фидия. Разве что ты охотился за новым сюжетом для трагедии. — Он невесело засмеялся, давая понять Софоклу, что это всего лишь неуклюжая шутка.
— Тогда и себя включи в этот список, — сказал Софокл.
По правде говоря, виноваты все, виноваты Афины, которые сделали возможным убийство Фидия. Но есть люди, которые в своих интересах воспользовались этой возможностью. Они-то и являются убийцами.
Было уже поздно, на Акрополе сменилась вторая стража, когда главный казначей Стромбих объявил о результатах взвешиваний.
— Золота, — сказал он громко, глядя на свою табличку, — двадцать талантов и десять мин с учётом тех обрезков, которые были возвращены Фидием в казну после завершения работ. Это ровно столько, сколько было отпущено ему из казны. Слоновая кость — один талант и три мины. Камней-самоцветов, соответствующих перечню казны, двести пятнадцать штук. Таким образом, нет никаких оснований подозревать Фидия в умышленном хищении и потерях по причине халатности и плохого хранения отпущенных ему ценностей. Прошу всех убедиться в правильности моих подсчётов.
Перикл устремился к выходу, ни с кем не попрощавшись. Софокл и Сократ поспешили за ним. Выйдя из храма, Перикл повернул не налево, к северному периптеру [64] , а направо, к южному, возвышавшемуся всего лишь в нескольких шагах над обрывом скалы. Софокл и Сократ догнали его уже за углом.
— У храма Ники меня ждёт охрана, — сказал Перикл не останавливаясь. — И поэтому вы можете меня не провожать. Уже поздно.
— Иного результата не могло быть, — произнёс Сократ, пропустив слова Перикла мимо ушей. — Или ты сомневался?
64
Периптер — здание в античном храме, со всех сторон окружённое колоннадой, портиком.